Князь Путивльский. Том 1
Шрифт:
Они одобрили мои слова восторженным возгласом на выдохе и потребовали вина. Аланка с кувшином наполнила наши кубки, а вторая принесла на подносе горячее мясо, раздала нам. Мне положила лучшие куски. Я опять поблагодарил ее, и она поблагодарила в ответ. Мы выпили за настоящих воинов и за нового союзника.
Закусив, Субэдэй крикнул в сторону входа в шатер:
— Приведите цзиньца!
Кто такой цзинец я понял, когда в шатер вошел и сразу начал кланяться тощий китаец с седой редкой бородкой клинышком и тонкими длинными усиками, одетый в красную четырехугольную шапочку, черный шелковый халат и башмаки с загнутыми вверх и назад длинными острыми носаками. Через плечо у него висела
— Напиши ярлык, что он… — показал на меня Субэдэй и запнулся, позабыв непривычное имя.
Я подсказал.
Субэдэй повторил мой титул и имя и закончил:
— …наш друг и союзник.
Все равно это был вассалитет, но без выплаты дани, то есть менее унизительный. Если все пути ведут к проигрышу, то минимальный проигрыш приятней называть выигрышем.
— И добавь, что я не воюю со своим народом, если он не нападает на моих союзников, — произнес я на китайском и показал, как пишутся иероглифы, обозначающие мое имя.
Этому научила меня моя китайская подружка.
Цзинец с трудом, но понял мой китайский, а я — его, когда он, изумленный, потому что не предполагал, что в такой глуши какой-то варвар знает его язык, пообещал, закивав головой:
— Хорошо, мой господин.
Представляю, что бы с ним случилось, если бы я рассказал несколько историй о Конфуции или процитировал изречения из трактата Сунь Цзы, который, судя по нынешнему названию китайской империи, мог быть его далеким предком. Цзинец сел в стороне от нас, достал свернутые трубочкой листы рисовой бумаги, кисточку и несколько кувшинчиков. Писал, точнее, рисовал иероглифы, макая кисточку в кувшинчик с алой краской, быстро и с детской дотошностью. Наверное, получает удовольствие от этого процесса. Иллюстрация слова «графоман». Закончив и присыпав написанное песком из другого кувшинчика, подошел согнутый к Субэдэю, подал ему этот лист вместе с большой печатью из красного дерева, которая хранилась в тубусе из черного дерева. На листе под текстом появился алый оттиск. Затем цзинец показал ярлык мне. Я знал несколько китайских иероглифов, но не две тысячи, которые, как утверждают, надо запомнить, чтобы научиться читать, поэтому ничего не понял, лишь выхватил свое имя. Немного поморщившись, я кивнул головой. Мол, не совсем правильно, но, ладно, и так сойдет.
Монголы следили за мной с уважением. Образованный военачальник для них что-то очень редкое и непонятное, а потому вызывающе поклонение.
— Сколько ты языков знаешь? — спросил Субэдэй.
— Хорошо — один, родной. Писать могу еще и на нескольких латинских языках и греческом, а на остальных, около двадцати, только немного говорю, — ответил я и объяснил, где получил образование: — Вырос при дворе Ромейского императора. Меня готовили в чиновники, но я выбрал военную карьеру.
— Правильно сделал! — похвалил Субэдэй.
— Я хотел бы сегодня уйти в свое княжество, — сказал я. — Меня там ждет много важных дел.
— Не хочешь остаться с нами и отпраздновать победу? — произнес он с еле заметной ноткой огорчения.
— Это ваша победа над моими братьями, — ответил ему. — Я не буду на этом пиру искренним. Вот когда мы вместе победим латинян, тогда и попируем от души.
— Пусть так и будет! — торжественно произнес монгольский полководец.
Мы выпили за будущие победы, после чего я вернулся в свой лагерь с ярлыком, который спасет меня и моих подданных во время нашествия монголов на Русь.
32
Мы движемся
Утро выдалось пасмурным, чему я рад. На всякий случай еду в доспехах, а в жару в них тяжко. Рядом со мной скачут Мончук, Будиша и оба Нездинича, дядя и племянник. Я созвал их, чтобы решить, не поехать ли нам напрямую? Пока что мы движемся на север, к месту впадения реки Сулы в Днепр, чтобы переправиться через нее и повернуть на северо-восток. Мои люди напрямую никогда не ходили, потому что половцы не давали. Но где они теперь, половцы?!
Я замечаю, что к нам скачет посыльный из разъезда, и откладываю дебаты на потом.
— Татары, большой отряд с полоном, — докладывает посыльный.
Полон, скорее всего, из черниговцев и курян. Остальные убегали на запад.
Сблизившись на расстояние видимости, оба отряда останавливаются. Монголы перегруппировываются на всякий случай, готовясь отразить нападение. Я с тремя всадниками направляюсь к ним. Мне навстречу выезжают четыре всадника. Встречаемся примерно на полпути между отрядами.
Это были не истинные монголы и даже не татары, а туркмены. Их много присоединилось к монголам после разгрома империи Хорезмшаха. Они похожи на тех туркменов, с которыми я учился в институте и сталкивался по жизни в двадцать первом веке. И ведут себя примерно также: сперва пытаются напугать и прогнуть, а если не получилось, польстить и обжулить или покориться. Впрочем, так ведет себя большинство людей во все времена. Командовал ими мужчина лет сорока с небольшим, черноусый и с заросшим щетиной, тяжелым подбородком. На нем поверх кольчуги доспех из бронзовых чешуек, блестящий, но не очень надежный, и явно великоватый. Вроде бы я видел этот доспех на ком-то из дружины князя Олега Святославича.
— Союзник Чингисхана, — говорю ему на тюркском и показываю ярлык.
Читать он не умеет, но как выглядит ак-тамга — алая печать Чингисхана — знает. Туркмен кивает головой и потом машет рукой своему отряду, чтобы продолжили движение.
Я тоже машу своим, после чего говорю туркмену:
— Если будете так медленно идти, своих не догоните.
— А куда они пошли? — спрашивает он.
— Не знаю, — отвечаю я. — Сказали, что будут половцев догонять. Чингисхан приказал уничтожить их всех.
— Правильно сказал! Они — сыновья ишаков, не достойны жить даже рабами! — презрительно отзывается командир туркменов о половцах так, как монголы отзываются о туркменах, а затем предлагает мне то, к чему я его подтолкнул: — Не хочешь купить рабов? — Он показывает на пленных русичей, человек двести, которых гонят его воины. — Молодые и крепкие, отдам их не дорого — по три за одного коня.
— Этих пленных столько захватили, что предлагали по два десятка за вьючную кобылу. Зачем они мне?! — отмахиваюсь я. — Разве что по три десятка отдашь.