Князь Путивльский. Том 1
Шрифт:
— А вернемся ли?! — с сомнением произнес Пров Нездинич.
— Скоро узнаем, — сказал я.
В лагерь начали возвращаться мои дружинники с охапками доспехов, оружия, одежды и обуви. Кое-кто прихватил седла и попоны. Жаль, лошадей в монгольском лагере не было. На ночь их увели пастись в степь. Возле нас трава была вытоптана. Добычу складывали в центре лагеря. Завтра посмотрим ее, рассортируем. Делить будем дома. Если доберемся. Привели и «языка» — невысокого и худого молодого мужчину с широким и скуластым лицом, лишенным растительности и длинными черными
— Если ответишь на мои вопросы, на рассвете отпущу, — пообещал ему.
— Не отпустишь, — уверенно произнес пленный. — Вы свое слово не держите.
Вот что значит хорошая идеологическая обработка. Им объяснили, что в плен сдаваться не стоит. В бою смерть будет хотя бы не долгой и мучительной.
— Я — тот самый, кто защитил вашего посла и проводил до своих, — поставил его в известность. — Мое слово твердо. Ответишь на вопросы, и я провожу и тебя за пределы своего лагеря.
— Спрашивай, — коротко произнес он.
Я расспросил о командирах, народах, входивших в войско, делении на отряды и порядке в нем, тактике ведения боя. Рассвет помешал мне узнать ответы на все вопросы, которые меня интересовали. Да и «язык» был не очень информированный. Кстати, по национальности он был киргизом. Когда небо начало сереть, он стал отвечать все медленнее, неохотнее.
— Ладно, закончим на этом, — решил я и проводил его за ограждение из кибиток, сказав напоследок: — Передай своим, что я с безоружными не воюю и пленных не убиваю.
— Передам, каан, — назвал он меня на свой манер предводителем и торопливо зашагал на кривых ногах прочь от моего лагеря.
Утром монголы, увидев ночное дело наших рук, в эмоциональном порыве рванули в атаку. Нападало тысячи полторы. В основном лучники в легких доспехах. Болты арбалетов с дистанции менее сотни метров прошивали таких всадников насквозь. Они умудрились завалить две кибитки, но прорваться в лагерь не смогли, полегли под алебардами. Мои дружинники уже оценили достоинства нового оружия, научились ловко пользоваться им. Пока один валит лезвием или острием лошадь, второй уже стягивает крюком всадника или загоняет ему острие под ребра. Монгол просто не успевает дотянуться до них саблей. Потеряв пару сотен убитыми и ранеными, враг отступил. С дистанции метров триста, где им не могли причинить вред арбалетные болты, монголы постреляли из луков и успокоились. Наверное, решили, что мы все равно никуда от них не денемся. Вот тогда-то они и поквитаются с нами.
В полдень я обедал в компании сотников, ел конину, к которой стал привыкать. Помню, в детстве заходил в магазин и по запаху определял, что в продаже есть конская колбаса. В нее добавляли много чеснока. От этого запаха рот сразу наполнялся слюной. Я забыл вкус этой колбасы, но помню, что она мне очень нравилась. Она была самой дешевой, поэтому во времена тотального дефицита долго не залеживалась на прилавках. Потом ее не стало. Наверное, доели трофейных немецких лошадей.
— Переговорщик пришел, —
Все в лагере ждали этого. Погибать никто не хотел, хотя храбрились друг перед другом. Они надеялись, что удастся договориться.
— Скажи ему, что князь обедает. Как закончу, поговорю с ним, — произнес я.
— Как бы они не обиделись, — молвил Будиша и сразу поник, будто признался, что струсил.
— На обиженных воду возят, — поделился я и с ним русским лагерным фольклором из двадцатого века, продолжая жевать мясо с сухарем, натертым чесноком.
Конина без чеснока казалась мне невкусной. Большая часть симпатий и антипатий вырабатывается у нас в детстве.
Парламентеру пришлось ждать минут двадцать. Я преднамеренно тянул время. Пусть придет к выводу, что мы ни в грош их не ставим и сдаваться не собираемся. Подъехал к кибиткам на коне, без доспехов и оружия. Между мной и парламентером было метров двадцать. Говорить придется громко. Пусть дружинники услышат наш разговор. Скрывать мне пока нечего.
На переговоры прислали бродника средних лет, с темно-русой бородой лопатой и плутоватыми глазами. Может, так казалось из-за того, что левый глаз косил. Бог шельму метит. Смотрел он на меня свысока, насколько это возможно при косоглазии и восседании на малорослом, неказистом сером жеребце, который пытался дотянуться до клочков травы, недотоптанной его сородичами. Всадник одергивал коня, не давая двигаться вперед, к кибиткам. Повторить судьбу первого монгольского посольства ему явно не хотелось.
— Что тебе сказали передать твои новые хозяева? — первым начал я разговор, обидев, одернув бродника, чтобы сбить с него спесь.
Бродник сперва насупился, а потом, наверное, вспомнил, какую подляну мне готовит, и улыбнулся льстиво. Представляю, как он ненавидит меня, князя, и прочих знатных, кто всю жизнь скубал бродников, по большей части беглецов от милостей властьпридержащих.
— Чтоб вы сдавались, — ответил он.
— А на каких условиях? — поинтересовался я.
— На всей их воле, — ответил бродник.
— Ответ неправильный, — сказал я. — Передай им, пусть еще подумают и предложат что-нибудь получше.
— Все равно вас всех перебьют, — пообещал бродник.
— Сказала Настя: «Как удастся», — возразил я и показал на трупы, оставшиеся лежать возле лагеря после вчерашнего и сегодняшнего налетов. — Эти нас уже перебили. В следующий раз монголы сами в атаку не пойдут, холопов и конюхов своих пошлют.
Бродник понял, кого я подразумеваю под холопами и конюхами. Он гмыкнул сердито и перестал улыбаться. Я таки достал его.
Переговорщик уже собирался уехать, но вспомнил вторую часть своей миссии и сказал:
— Мы хотим убитых похоронить.
— Сначала мы забираем их оружие и доспехи, потом вы — тела, — предложил я.
— Зачем вам их оружие?! — удивился бродник. — Всё равно придется отдать, по-хорошему или по-плохому.
— По-плохому мне больше нравится, — сказал я. — Так и передай своим хозяевам.