Кофе и вечные вопросы
Шрифт:
Я и не подозревал в Черныше такого дара. Он рисовал, конечно, у него была хорошая техника, но в основном это были всякие хэви-метал-фишки типа черепушек с рогами, железных крылышек и крестов. А это был шедевр, сравнимый разве что с творениями на потолках великих соборов. Без дураков, я не мог оторвать глаз от картины, все мысли из головы исчезли кроме одной: я ведь мог умереть и никогда этого не увидеть. Даже не подозревать, что потерял. Внезапно мне стало так остро не хватать Черныша, неважно, человека или вампира, как никогда до этого - боль ужалила глубоко и сильно, и все равно даже сейчас я и представить
Черныш рисовал ночью, это было очевидно, и судя по масштабу творения уже по ту сторону. Оставалось только догадываться, сколько это стоило, но становилось понятно, отчего они в конце концов оказались на мели. Они не думали о завтра. А оно взяло и наступило.
Я не заметил, как прошло несколько часов. Могло пройти и больше, если бы недалеко вдруг не проехала грузовая машина, сотрясая воздух и землю, и я очнулся. Уходить мне не хотелось, но я чувствовал - если останусь еще на пять минут, и мир начнет меняться.
Несколько минут я боролся с собой, и это была нелегкая борьба. Потом резко повернулся и ушел, не оглядываясь, второй раз за эти сутки. Воспаленные глаза сверлили мне спину, приглашая посмотреть в последний раз, посмотреть и остаться навсегда, но я ушел. Мне повезло в этой жизни - я четко знаю свое место.
Или думаю, что знаю…
Возвращаться в офис я не хотел - ночью он был похож на улей, будто оживал по колдовству, а днем умирал и казался гораздо более пустым, чем обычное помещение, когда в нем никого нет. Даже дневные охранники не могли перебить это ощущение. Дома было то же самое, я уже и не думал об этой квартире как о доме, настолько редко там бывал. Тогда я позвонил маме. Ее не было, трубку сняла моя сестра Ирка и не узнала по голосу. Сколько же я не звонил - месяц? Два? Больше? Больше. Я аккуратно отправлял им достаточную сумму, чтобы можно было не работать, но на это все заканчивалось. Сейчас, когда собственная сестра, когда-то не вылезавшая из моей комнаты, не узнала мой голос, я вспомнил, что даже не знаю, как она сдала свою первую сессию… и помогли ли маме лекарства, которые я доставал. Постепенно Иркин голос потеплел, и когда я сказал, что хочу приехать, окатил меня вполне искренним восторгом.
Мама открыла мне дверь, и фантом выражения Инны - недоверие, радость, испуг - скользнул по ее лицу, потом я обнял ее и ничего уже не видел. Весь день мы провели вместе, утром Ирка убежала на пары, а мы с мамой поехали к отцу на кладбище. Было прохладно, мы выдыхали легкий пар, стоя над могилой, и молчали. В прошлом году я заказал гранитную плиту, безумно дорогую и шикарную, а сейчас ухоженный холмик украшал большой венок из тигровых лилий. Высеченное из камня лицо отца было спокойным и углубленным в себя, каким никогда не было при жизни.
Когда мы остановились у дороги, мама дотронулась до моей руки, и я вздрогнул.
– Даня, может, я дура неблагодарная, но знаешь… я почти испугалась, когда ты приехал. Я так привыкла рассказывать всем, какой у меня замечательный сын, как ты содержишь всю семью, как нас любишь. Но это будто не ты. Я будто не о тебе говорю. Ты - на фото, со мной, с отцом, с Иришкой. А настоящий ты отвык, от нас, от дома… далеко ты.
– Вам хватает денег?
– спросил
– Нет, нам не хватает. Даня, нам тебя не хватает. Деньги это прекрасно, девчонка взрослая уже, ей и одеться хочется, и обуться в дорогом магазине, и телефон в сумочке таскать… а как она радовалась, когда ты компьютер прислал на день рождения…
– Радовалась?..
– по мере того, как ее голос становился тише, я перешел на шепот.
– Но ты даже не приехал.
– Я не мог…
– Ей брат нужен, Даня, а не груда деталей в пластмассовой коробке. Это как плита на могиле, она красивая, но… Она не нужна отцу. Она никому не нужна… И цветы - он при жизни любил их, а теперь ему все равно. И сын ему уже не нужен.
Недосказанное “он нужен мне” повисло в воздухе, как паутина бабьего лета, и порывом ветра налипло на мое лицо.
Я глубоко вдохнул и провел по лицу ладонями. Какая-то моя часть уже сильно жалела об этой спонтанной встрече с родными, и виноватых было не счесть - и Катя, и Черныш, и ангел на грязной стене… и Инна.
– Мам, я делаю все, что в моих силах. Правда. Если бы я мог, я рассказал бы, но это невозможно.
Я хотел обнять ее, но вместо этого отвернулся и пошел вперед, к машине. Когда я открыл дверцу и оглянулся, мамы не было. Она быстро направлялась к подошедшему трамваю.
*
Когда я добрался до офиса, дождь разошелся не на шутку. Анжела в приемной прилипла к монитору. Еще за много шагов до моего кабинета из-за дверей по воздуху заскользила песня, и я замедлил шаг.
Влада сидела в моем кресле, на краешке, упираясь о подлокотники. Само застывшее движение, волосы струились по спине золотыми прядями. Я уверен, что она прекрасно слышала меня, еще когда я вышел из лифта, ее трудно застать врасплох. Просто Влада не из тех, кто будет вскакивать и рассыпаться в извинениях. Ну захотелось ей посидеть в моем кресле, послушать радио на моем центре, хотя у нее самой не хуже. Это так же безобидно, как Анжелочкин пасьянс. В конце концов, то, что ей здесь никогда не сидеть, ни от кого не зависит - ни от нее, ни от меня.
Музыка окатывала нас теплыми волнами, согревала, успокаивала.
Лиш вона, лиш вона
Сидітиме сумна,
Буде пити - не п’яніти
Від дешевого вина…
– Это песня про тебя, Влада?
Она повернулась, вставая в процессе поворота, изящно и незаметно - будто легчайшая рябь по воде.
– О нет, мэтр, я из другой песни. Помните - про дорогие лимузины… в которых женщины проносятся с горящими глазами, холодными сердцами, золотыми волосами. А эта - про кого-то еще…
Влада смотрела, и мне казалось, что она читает мои мысли. Мне никогда не нравилось это чувство, хотя и было оно ложным.
– Что за группа?
– спросил я небрежно.
– “Плач Еремии”.
– Ностальгия, панно Вишневецка?
– Да нет, просто красивая песня. Я прошу прощения.
Влада потянулась к пульту, но я остановил ее.
– Не надо, песня и вправду красивая. Сообрази лучше кофе.
– Уже.
Я подошел к окну, будто собственное отражение притягивало меня.