Когда мы были людьми (сборник)

Ивеншев Николай Алексеевич

– Суламифь! – выдыхаю я.

А она:

– Нет, не тронь меня! Только лежи.

Я все же пытаюсь, за колено.

Она легонько хлопает меня по щеке:

– На вот, не тронь! Только лежи. Можешь обнять.

Я обнимаю. Она слегка толкает ладошками. Я вижу, что ее глаза уставились туда. Она смотрит на него , как на какое-то живое иносущество . Никогда в жизни я не видел такого недоумевающего взгляда. Это не было страхом. Страх вобщем-то был, но в нем сквозило любопытство, какая-то нерешительная жадность, а может и нежность. Я не знаю, что называют нежностью. Что-то материнское,

что ли? Я читал давно, юношей, что они этого боятся, как паука, что у них по этому поводу бывает болезнь, которая называется вагинизм. Но она глядела, застыв, пока я опять не навалился на нее.

– Сказала, не тронь!

«Ой какой у нее базарный тон», – мельком подумал я, помудревший. И отогнал от себя неприятное открытие. – Ничего, ничего! Все еще будет. Уже на полпути. Соломон я, Соломон!

– Я ведь еще не тронутая девчонка! – прижалась ко мне Суламифь. – Мне не хочется, чтобы все было грязно. Сейчас вот какой фильм ни посмотри, всюду пошлость и разврат, а я не хочу. Я хочу чистоты. А эти молодые цыплята?! Эти бройлерные индюшата ничего не знают о любви. Их не учили. Они только и заказывают в читзале «СПИД-Инфо», чтобы, значит, узнать, как совладать с женщиной. Я реликтовая девчонка. А ты, мне показалось, умный.

Она назвала меня на «ты». Вот так раз! Значит, все будет.

Я улыбаюсь. В голове у меня вертится одно глупое словосочетание. Суламифь спрашивает:

– Чему я радуюсь?

Я пытаюсь сострить:

Словосочетанию «Дательный падеж». Это мы с тобой.

– Глупый! – Суламифь гладит меня по спине своей ладошкой: – Потом, потом! Завтра.

Творительный

«Уважаемая Татьяна Львовна! Только вы уж, пожалуйста, не гневайтесь. Ваш муж чудесный человек. И он ни в чем не виноват. Разве только в своей слабости. Но вы ведь знаете, Татьяна Львовна, что мужчины как дети. Им всегда подавай новую, красивую игрушку. Они ведь дети, правда, Татьяна Львовна? Я сама первая перед вами и винюсь. Просто вы человек, которого я больше всех уважаю. Был грех. Проходил он в гостинице. Но не он виноват. А я, развратная тварь, мне хотелось уесть его прежде всего, красивого стареющего мужчину. И показать на ваш светлый образ. Он сияет – в семье, в быту, в детях».

И подпись. Ее.

– О-о-о! – сжимаю я губы, зубы, все свое тело «красивого стареющего мужчины». У Татьяны Львовны губы белые. Она держится. И просит пояснить. Словно я у доски и разбираю какую-нибудь геометрическую теорему.

«Берем треугольник АБЦ, проводим гипотенузу… что еще делать…» – кривляюсь я. А Таня плачет. Я ведь не хотел ее обидеть. И в письме, в общем-то, правда. Заигрался новой заводной машинкой! Колесики этой машинки привели в чужую постель.

– Нет, – говорю я, памятуя о старой мужской заповеди: «Если жена будет стоять здесь, в ногах, – не сознавайся. И жена тебе поверит. Тебе, а не собственным глазам. Ей так лучше».

Я трясу головой:

– Наветы, злопыхатели!

Дурашливо пытаюсь обнять Татьяну. Но она брезгливо шевелит плечами, мол, ты из чужой постели, нечистый.

– Давал я когда-нибудь повод? – сержусь я, подхватывая уже женское правило «Лучшая защита – нападение».

А в сердце моем зубная боль. Она корежит все внутри. Мой откровенный дружок Саша Коровин сказал бы по этому поводу «Как говна наелся».

Неужели она, эта хрупкая тонкая девочка, способна садануть меня под дых? Зачем ей это? Месть? За что? За то, что вчера пожалел ее? Чушь!

– Повод ты не давал, да сейчас время такое, за себя не ручаешься.

Это я научил Суламифь играть в разные забавы с характерами. Вот она как способная ученица и отчебучила.

Жена проводит губнушкой по краю рта. Недоверчиво

улыбается.

Я, шут гороховый, цитирую Валентина Берестова:

– «Как скоро время пролетело, и дух уже сильнее тела!»

Поразительно, могла бы реакция быть другой, а тут мне подумалось, что Татьяне Львовне это нравится, чем-то нравится. Вот эта записка. Вот эти враки. Суламифь подала наше единственное свидание как окончательную постельную сцену.

– Ну? И как она в постели? – доброжелательно улыбается Татьяна. – Хороша?..

Испытание продолжается. Надо подхватить тон.

– Прелестна!

– Я хочу напиться водки! – громко восклицает жена и выхватывает из кармана холодильника бутылку. Она пила вначале маленькими глотками. Из рюмочки. Потом ухватилась за стакан. На губах у нее капуста. Закусывала, не особенно пережевывая. Стучала зубами по стеклу фужера. Губы, как всегда, в той же помаде. Обыкновенная истерика. Плакала, рыдала, смеялась. Каким-то жутким нутряным смехом. Мне было вначале противно. И я сравнивал ее с Суламифью. Эта женщина, моя жена Татьяна Львовна, была в лепешку раздавлена жизнью. В коровью лепешку! Она ведь чего хотела? Хорошего дома, с кафелем и изразцами. Машину. Не иномарку, так «Жигули». А вместо жизненных благ у завидно красивой женщины – эта вот блоха на аркане, вздумавшая блудить с сикухой. Мне было жалко Татьяну Львовну. И я никак не мог отделаться от той вчерашней Суламифи, лежавшей у меня на плече. Я даже сейчас помню, как чудесно пахнут ее волосы. Травой-резедой. Той давней, детской. Откуда она, эта резеда, в мире, пропахшем консервированными подделками?

Я пожалел жену. Она ведь меня терпит со всеми моими выкидонами.

Пить? Пил когда-то жутко, Татьяна Львовна вытащила из этого дерьма. И вообще, с ней, Танечкой, потеплее. А то ведь эта Суламифь, будем прямо правде в глаза глядеть, со временем по-настоящему втрескается в красивого крокодила.

Предложный (Вариант первый, для первого ряда)

Как ни в чем не бывало, покачивая своим пластиковым пакетом, в котором всего-то темные солнцезащитные очки (почему-то я это знаю), Суламифь впорхнула в кабинет и на цыпочках подлетела ко мне. Ткнулась влажными губами в мою щеку. И уронила абсолютно невесомую ладонь мне на плечо. Как я красиво говорю! Чувствуется отвратительное филологическое образование.

Я еще ничего не понял. Ничего не успел подумать. Хотя вру. Я сразу подумал, что все враки. Письмо подкидное. Кто-то, какой-то недоброжелатель, его настрочил и кинул в наш почтовый ящик. Мало ли таких наглецов.

– А письмо? – только и мог всхлипнуть я. – Просто письмо!

– Мяу, мяу, я не пони-мяу! – взъерошила остатки моих волос Суламифь. И все ее чистое лицо сияло, как свежий огурчик после дождя. Зелененькая моя! Суламифь по-прежнему была для меня нага и цветаста. Она порхала по комнате, как бабочка махаон. Так бы и назвал «махаон», если бы тысячи бездарных поэтов не затрепали это слово.

Я радовался, что она есть. И – что она такая, что она не подвела. И я думал о том, что прошло со времен той библейской Суламифь столько веков, люди устроили телевизор, летают на самолетах, имеют тысячи развлечений. Но все забавы не идут ни в какое сравнение с игрушкой по имени «женщина».

– Между прочим, – сказала начитанная Суламифь, – у Ивана Грозного жена была из этих мест. Тьмутараканская княжна Темрюковна.

– Урюковна! – пасую я. И решаю, что Татьяна Львовна написала это письмо сама. Изменила почерк или попросила подругу. А зачем? Чтобы проверить мою реакцию. Верен ли я был ей по жизни? Почему же она радовалась? А потом и плакала? А что, если Татьяна Львовна сама мне изменяла, а вот теперь обрадовалась. Уравновесились в грехах. Но почему напилась, рыдала?..