Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
– Эта кум да куме судака тащит! Вдоль по Питерской, да по Тверско-о-ой!
Дорогие мои, рыбоньки! Не очаровывайтесь. Они живехонько схватят вас за воротник, то бишь за жабры. И кинут на лед. На ваши скользкие лопатки.
И потом отнесут жене. На кухню. У той хоть и у самой рыбья кровь, но, удивительно, остались крохи тепла. Жена чуть-чуть поведет плечами, этим напрочь забытым жестом.
Может, мужчины из-за этого пустяка-колобка и таскаются на рыбалку?
Из-за забытых женских плеч.
Иногда, природа или Бог, кто в первую очередь – неизвестно, мстят людям.
Такой вот круговорот рыб и людей в природе.
Об этом еще в произведении Шекспира «Гамлет» рассказано в подробности. Неизвестно, читали ли рыбы Шекспира. Люди, уверен, не читали, потому как ведут они себя далеко не по-шекспировски. Скучны и смешны. Жалки… Где эти жесты? В далеком прошлом. Там. Вот ты натягиваешь колготки на одну ногу, потом на другую. Не до конца: «Целуй сюда, целуй, целуй, миленький мой зайчик, ножка бо-бо…» Эх, была бы хоть такая глупость. Умная. Природная. А то: «Рубль свалился». Что мне с того рубля? Вот в детстве я свалился с омета сена прямо в мамины руки. И мама меня к себе прижала, не отпускала. От нее пахло цветами со смешным названием «кашка», и в небе порхали темные точки, которые мама называла «жавороночек»…
…Я точно знаю это место, где мы с тобой пролетали лет пять назад. Как порхающие жаворонки. Это возле «старой бани». Теперь там рынок. Мужики торгуют женскими трусами. Но место по-прежнему называется «возле старой бани».
Мы были поджары, как охотничьи сеттеры. От неистовой, изнурительной даже любви, животы не растут. Ты открывала тогда на стук в ритме «Босса-Новы». И наши одежды сами подлетали к потолку. И висли там, в воздухе, освещая нашу любовь.
Так вот, мы проходили мимо старой бани. И ты спросила: «Знаешь, за что я тебя полюбила?»
– За что? И разве можно любить человека за что-то? Ненавидеть за что-то можно?! Так?
– Не совсем. Я полюбила тебя за то, что ты не смотришь телевизор.
– Это преступление?.. Хммм…
– Оно строго карается. Я никогда не буду иметь дело с человеком, который смотрит телевизор. Это крайнее бесстыдство. Это все равно что подглядывать в щелку за… за…
Ты не находила слов.
Я читал, давным-давно, рассказ Исаака Бабеля «В щелочку». Там герой за какие-то деньги подглядывал за половым актом в публичном доме. Он платил за это. Пятак, что ли? Или гривенник. Отвратительно.
Я никогда не называл тебя рыбкой. Лисичкой, точно, называл. Но ведь это и правильно. Во-первых, у тебя был длиннющий хвост. В опасные моменты ты раскидывала волосы по плечам, говоря, что это своего рода броня, которая тебя защищает.
Во-вторых, у тебя были лисьи глаза. С зелеными искрами. Эти зеленые искры ты рассыпала не всем,
Ты была лисичкой. У меня даже на сотовом телефоне, на старом сотике, было набрано «Лис».
Интересно, а сама-то ты смотрела телевизор? Наверное, мельком. Походя. Ты ведь тогда была по эту сторону льда. Ты стучала согнутым пальцем по дощатой двери в ритме: три тона – полутон, два тона – полутон. Или все наоборот. Забыл уже. А у кого спросить про ритм? У рыб?
Мне думается, что они, эти дурацкие рыбы, давно прочухали нашу ледяную жизнь, наши вечные, элегантные танцы на льду.
Мы уже и сами-то не знаем, где танцуем до упаду. В телике? Со звездами? На льду? Подо льдом? На сковороде? В тонущем «уазике»? С женой в постели? С внезапно выхваченным из прошлого жестом? У «старой бани»? У новой кофейной мельницы? У церкви, у мечети? Мы танцуем. И наши рты немы, хоть и вытягиваются они в улыбки, в длинные, тонкие крейсерские улыбки. Мы танцуем? Вот у этой уже познавшей все девушки щучий пупок. А этот шаранчик сейчас после танца подведет к столу, и вы с ним чокнитесь? А потом он вас застрелит из широкого лопатника-портмоне. А девушку эту через годик, уже толстую, как спринцовка, прокрутят на мясорубку и швырнут коту.
Мы танцуем как заведенные. Чешуя рекламы тоже подтанцовывает. Фонтан в форме кита струит разноцветные веревочки. Нас залепляет пот. Пот клейкий, силикатный. Мы плывем в этом холодном поту. И взмахиваем руками, дрыгаем ногами. Склеиваем улыбки. И рыбы зрят на нас своими остекленевшими от ужаса глазами. Это – Питер Брейгель.
Я хотел бы рассказать обо всех своих открытиях тебе. Но вот беда. Ты тоже танцуешь и уперлась в телевизор. Тебе некогда. Ты скажешь на все это: «Чушь! Полный бред! Старой бани не было в помине. Какие такие караси да щуки?»
Короче говоря, лучше не заикаться. В стране глухих, немых, слепых это делать бессмысленно.
И все же я попытаюсь записать этюд о зимних рыбах и январских людях на магнитофон. А вдруг ты оторвешься от экрана, от «прихлопов и притопов» и включишь мною наговоренную чушь, и я увижу, как силикатный клей на лице твоем, застынув, лопается, и его крошки отстают, шелушась, ссыпаются с лица. С «хвоста».
Я надеюсь: «А вдруг да и мелькнет зеленовато-золотистая, бесстыдная щелочка улыбки, от которой веет смертельно-сладостной истомой?..»
На расклев
Когда мысли никуда не спешат
Запятые незачем ставить
Надо хладнокровно как хирург
Умыть руки
Составить полный список
Своих пациентов на вечность вперед
В их крови выстудить один скальпель
В каждом пункте списка поставить себя
Расширить зрачки до кругов под глазами
И оперировать самого дешевого больного
В истории медобслуживания
Денис Ивеншев