Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
1
В тот вечер я травил тараканов на кухне. Почему они с такой яростью начали плодиться? Еще неделю назад не было ни одного. Утром я обнаружил, что отрава эффективна и пол усеян усатыми трупиками.
Днем я получил аванс, купил поллитровую банку меда и коробочку пивных дрожжей. А после обеда в кабинете листал газету. Явилась, вначале приоткрыв дверь и разглядев меня в щелку, женщина в клетчатом платочке. Как будто хуторская. В руке у нее был грязно-синий листок. Она сказала, что пришла «с нехорошим». Я не понял. И стал читать этот протянутый листок. Когда прочитал, понял все. В
Дальше все поплыло в оглушенном виде. Я делал все что надо, показал телеграмму редактору, сходил в музыкальную школу, привел оттуда онемевшую жену. И мы с редакционными мужиками поехали в Краснодар. Туда, за ним, за Денисом.
Нас встретила заведующая отделением. У нее было скорбное лицо. Но это лицо мне ничего не говорило. Она была такой же видной, холеной женщиной, как и тогда, когда я в первый раз укладывал Дениса в больницу.
Тогда, посмеиваясь, как над чем-то забавным, доктор Мащенко откровенничала со мной, что «ничего, мол, не попишешь, они, бывает, и на простынях вешаются. А класть без простыней мы не имеем права, нарушение инструкции».
И тогда еще резануло: она говорила о своих пациентах как о людях другого, грязного сорта. Мы – одно, они – другое.
«Но Денис-то не такой. Это ясно как день. Легкий психоз, душевный насморк».
Докторша дышала отменным здоровьем. Усмешливое и кокетливое в золотых, вьющихся волосах лицо, в меру пышная, сытая – во всем. Она была похожа на актрису Любовь Орлову, только в современном варианте. На умную, знающую себе цену красавицу.
Я ей слепо поверил, как сызмала верю, не знаю почему, всем красивым.
Когда впервые положил Дениса в больницу, Ирина Григорьевна заявила, что при нынешнем уровне кубанской медицины все наши болячки заживут, как укусы от комаров.
– Я буду лечащим врачом Дениса! – подарочно улыбнулась она и быстро заговорила о строгостях, чтобы никакой телефонной карточки, перезвонов разных, никакого чаю. Это только возбуждает. – Нет, у нас не курят! Лучшее отделение на всем белом свете. Сами убедитесь!
Мне понравился ласковый деспотизм.
Потом, правда, Ирина Григорьевна удобно и незаметно спихнула Дениса в белые, рыжеволосые руки веселого доктора Дмитрия Петровича. Молодой этот доктор всегда легонько что-то насвистывал. Он был немного сумасшедший, как все врачи-психиатры. Я в этом убедился.
Узнав о том, что мой сын пытался покончить с собой, выбросившись со второго этажа, тот самый Дмитрий Петрович, насвистывая «Канкан» из знаменитой оперетты, спросил у Дениса:
– А почему не с пятого, надежнее ведь?
Мы оба, Денис и я, застыли с открытым лбом. Шоковая терапия!
И вот теперь – финал, горе.
Ирина Григорьевна скорбно принесла из подсобного помещения стакан с запахом валерианы. Я автоматически выпил. Она объяснила:
– Есть такой термин – «истинный суицид», да, да… на простынке. Разве углядишь?
Простынка та, «старая», при первой встрече и «новая» сегодняшняя были связаны. Они были связаны логически, как творческий замысел. Только кого замысел? Строгого Бога? Коварного дьявола?
Я еще чего-то соображал. Я знал,
Она этого не ведала, а хотела еще вылечить Дениса от «душевного насморка»!
Надо было топнуть ногой и закричать «Сволочь! Ты же проспала сына! Я не носил тебе корзин с семгой, пакетов с деньгами – вот ты и проспала. И продрыхла бы в любом случае, потому что своих больных ты считаешь скотом! А работу свою – свинофермой!»
Но Ирина Григорьевна изобразила что-то вроде всхлипа, а я, надо же, в такой момент – стал извиняться. За что? За то, что оторвали из моей жизни сына, почти все. Почти все, что было в ней, в этой растрепанной жизни.
Мы долго блуждали по городу, прежде чем найти морг. Морг оказался неподалеку от университета, от общаги, где жил Денис.
Там еще находился, не ушел домой, патологоанатом. Он был таким же чистеньким, как лечащий врач моего сына, только не круглым. Наоборот, длинным и сухим. Единственно, что объединяло врача и патологоанатома, – это мобильный телефон. Он крутил мобильник, как монах четки.
– Нет! – отрезал патологоанатом, – мы не можем сразу выдать тело! Дело судебное. Будут разбираться. Необходимо вскрытие. Это только армяне и цыгане кидают бабки и выкрадывают труп, как невесту. Вы ведь не из таких?
Он разговаривал со мной как с нормальным человеком. Я был ненормальным. Я представил, что моего Дениса, мою плоть, мою суть будут коверкать. В него всадят скальпель, чтобы выковырнуть сердце. Ему распилят или пробуравят череп. Какой я нормальный?! Это было сверх понимания.
– Мы потом все аккуратненько заделаем. Хотя сейчас я позвоню в прокуратуру.
Утром, оглушенные феназепамом, мы с женой бегали по магазинам, покупали костюм, рубашку, туфли, заказывали гроб, доставали машину. Все в таблеточном, удушливом тумане. Я прыгал по темным, косматым волнам. Это были люди и предметы. Они то наваливались, то отскакивали. Лишь одна и та же фраза всплывала в голове. Денис уже в марте сказал в пустое пространство, капали слезы в мятую картошку: «Вот и сходили мы с тобой, папа, за элениумом!»
Это будет теперь всегда на поверхности моих мозгов. «Вот и сходили мы с тобой, папа».
«Никто никогда уже не назовет меня «папа», – одеревенело думал я. – «Элениум» уйдет в подкорку, а пропадет вместе со мной, когда я сам попаду на недосягаемый континент».
Опираюсь на стихи Дениса:
Я хочу с себя содрать наклейку —
Где волен упасть —
Вот взбредет, и не встану,
Испытание свободой выполнил
Героической отвагой.
Все бы стали удивляться и кричать:
«Почто Дениса обидели?»
Бегали бы дни и ночи, искали виноватого,
А из щели бы вывели меня, на расклев.
Я не удивляюсь и скажу:
«На свете слишком мало континентов,
Чтобы вы не находили меня каждые 5 минут».
Виноват я.
Вот и внуши им, что я только на них
И обиделся, после такого.