Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
– Вот! – откинулась она на спинку стула, потянулась и четко прошептала равнодушным тоном: – А теперь бы надо потрахаться, а?..
Я поперхнулся кофе. Наташа глазами обмерила меня с головы до ног. Я все же успел прийти в себя. И ее заявление принял как само собой разумеющееся, пролепетав что-то о холодном, тьфу, слабом кофе. А в мозгу, как выкинутая на воздух рыбина, колотилась фраза: «Ничего себе!!!»
– Только где? – вызывающе, вот, мол, я какая супер, зыркнула на меня «натурщица» художника Васильева.
Налицо все плоды сексуальной революции.
Новизна положения мне даже нравилась.
– Только где? – повторила Наташа. Уголки ее крашенных темным губ вздрогнули. Что-нибудь да всегда выдаст нетерпение.
Эта была блиц-партия. Игра вслепую.
– Друг у меня есть, Володя. К нему рванем…
К нему! На улицу мечтателя, шизонутого на полетах в космос.
Мы добрались до улицы К.Э. Циолковского с остановками. Я, следуя заданному стилю, осмелев, время от времени прижимал Наташу к себе. Ее упругая грудь и плавная попочка бросали меня в давно забытую подростковую лихорадку.
– Погоди, миленький! Погоди, сладенький! – губами щекотала ухо Наташа. – Счас, счас, потерпи, не на клумбе же!
И мы останавливались, целовались. Улица казалось бордово-темной от ее губ. Губы прилипали то к резным наличникам, то к шиферным крышам. Так казалось.
Наконец пришли. Володя Синев без слов отпятился от дверного проема. По моему измазанному Наташиной помадой лицу понял все. Разбег, пока разбег – первая попытка, прыжка не было.
– Ну, маэстро, ты даешь! – пророкотал он своим откуда-то взявшимся басом. И скромно, нарочито потупясь, поцеловал Наташину ручку.
– Мальчики! – Ей не требовалось времени, чтобы освоиться. – Где тут у вас кофе?
И противник всяческой «любови», очернитель липовых, фальшивых женщин Володя Синев как миленький молол в железном цилиндре – ручной мельнице – кофе. Потом он из-за спины, как фокусник, извлек бутылку рижского «Бальзама». Такого еще не было. Володя суетился перед «бабой».
Но Наташа все эти Володины ухищрения сгрудила в кучу и смахнула в помойное ведро.
– Володя, – капризно заявила она, гладя черные волосинки на его руке, – ты, Володя, не в моем вкусе, убирался бы ты, Володя, в кино или во-об-вообще, а, Володя?!
– Из своей квартиры выпирают, – хлопнул глазами Синев, застыл, но потом, ухмыльнувшись, быстренько собрался.
Не успела закрыться дверь, как передо мной уже покачивалась, показывая, что падает, абсолютно голенькая фея. Она, выпятившись, повисла на мне. Русые волосы ее были раскиданы по плечам. Там она оказалась бритой,
Я так и спросил:
– Гигиенический секс?
– Й – и – ес! – мелодично пискнула она по-английски и чмокнула мою щеку: – Молчи глупенький, не спугни!
– Кого пугать-то? – прошептал я.
– А вот ее! Тш-тш-тшшш!.. Вот она села, крылышки сложила, тш-тш… И уле-те-ла! Гляди на форточку, сами виноваты, мы ее не закрыли. А теперь я посплю.
И она так же, как и занималась со мной любовью, моментально и чисто, с детской улыбкой на щеке уснула.
Я стал глядеть на нее. Она мне все равно нравилась, несмотря на «гигиенический секс». Я разглядывал ее целый час. И когда Наташа проснулась, я, уже окончательно втюрившийся, прошептал ей в ухо:
– Я тебя люблю!
Она брезгливо отдернулась:
– А я – нет!
– Но мы ведь… – густо покраснел я, опять ничего не соображая.
– Мы только… Мы только с тобой пирожные поглощали и кофе пили, но это не значит, что мы – обжоры и будем это делать всегда. Она улетела. Фю-ить! Занавес опускается, зрители рыдают. Легкий секс – как легкое масло! Маргарин, не больше.
– Кто она?
– Ну, дама, про которую ты сейчас говорил. «Любовь» называется. Любушка выпорхнула в форточку. Это всегда так происходит, посидит, почистит перышки, коготки и – восвояси. Ты неправильно секс назвал: не гигиенический он, а гиенический. Я – гиена, шшш!.. остерегайся! А ты – уж, ужжжасный уж!
На своих пушистых лапах она собралась быстро и одним прыжком сиганула не в фортку, а в дверь.
С гиеной Наташей я встретился через полгода в той же квартире Володи Синева. Она – вот неожиданность – прижималась к нему щекой, терлась, она заглядывала ему в глаза, она вся лучилась, ничуть не фальшивя, ни крохи.
И в этот же вечер Володя, помяв свою коленку, приказал ей, чтобы она забыла дорогу к нему, навсегда выкинула из памяти телефонный номер: «Убирайся!» Он в это время глядел не на скукоженную Наташу, а на меня.
«Вот, маэстро, – торжественно изрек Володя, – моя теория – на практике! Я, используя их же уловки, их же долю женской кокетливости, повернул все дело на свой лад. Не подался всей этой любовной чепухе, сладкому наркозу, гашишу в юбке. В итоге:
– Пускай она поплачет, ей ничего не значит», как писал давненько Эм Ю Лермонтов.
Я кинулся за Наташей, в подъезд.
– Ну, почему ты не он? – Она уткнулась в мой свитер и затряслась, даже зубы цокали: – Почему ты – не он, почему?
– Но я лучше. Я люблю тебя! – Я пытался ей втолковать это.