Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
Обычно в больнице мы с ним целовались на прощание. Я поджидал, когда он доест отбивные котлеты или йогурт. А потом, уже у дверей в палату, он подставлял мне лицо. В последний раз мы поцеловались криво, словно кто-то мешал, словно кто-то отталкивал нас друг от друга.
И уже после похорон я понял, что совершенно не знал сына. Я был ему будто пчелиный улей. Соты, мед, прополис. Для подкормки. Но только не для откровенности. Не для души. Я все считал, что Денис не дорос до моего уровня сознания, что вот еще с годок, и мы будем разговаривать с ним на равных. Выжидал. Я – самонадеянный злодей! Листая старые тетрадки Дениса, вглядываясь в его рисунки, я понял, что он был в
Недавно жена, как снайпер, в самую точку, врезала: «Денис прожил три возраста. В детстве он был одним. В школе – совершенно другим. В университете – третьим. И все время, каждые семь лет, менялась его внешность».
Спрессованная жизнь, что ли? У всех его друзей, у парней, у девушек, я выспрашивал:
– Был ли Денис влюблен в кого-нибудь, была ли у него девочка?
– Нет! – в ответ все пожимали плечами. – Только подружки, знакомые. Любовью не пахло.
Я знаю, что девочка все же была, в Ейске, в молодежном лагере. Аня из Пензы. Они только целовались. Она первая робко, как неуклюжего чудака, прижала его к себе.
2
Я знаю, что люди за просто так не исчезают. Они оставляют рядом с близким человеком пустоту, и пустота льнет к любому предмету, как пузырек в воде к стенкам сосуда. От пустоты не избавишься. Пузырек лишь с виду хрупкий, а так не раздавишь любыми тисками. Пузырек, как ртуть, отодвинется, и все.
Про пустоту я понял уже давно, с первого дня, как только проснулся.
Я раньше просыпался и, подобно герою Юрия Олеши, «пел в клозете» или нес всякую ахинею на кухне, читал стихи кастрюлям. Теперь я, просыпаясь, притрагивался к какой-нибудь вещи. И она, эта вещь, оказывалась не той, с которой я прожил долго, в ней было безвкусие. Чужой предмет! С чем сравнить? Разве что с медицинской ватой. Она безвредна, жуй ее до опупения, только полный рот слюней наберешь, вкуса не почувствуешь.
Я знал еще и то, что сына можно найти. Мне казалось, что умершего, но воскресшего сына можно найти невдалеке. Другой мир рядом с нами. Между тем и этим река, которую древние греки называли Стикс.
Все было реально. Я похоронил его в новом костюме (никогда он ничего подобного не носил, все джинсы да джинсы). Я похоронил его. У него было умиротворенное лицо, словно он ждал этой своей победы над всеми нами, над собой и наконец спрятался на неведомом континенте.
Когда я нагнулся поцеловать Дениса в последний раз, перед тем как забьют гроб, увидел, как по его светлым, живым еще волосам ползла вошь. Так с вошью и закопали. Втемяшилось же в голову: несмотря на отчетливую реальность похорон, катафалка, сочувствующей и любопытной толпы, найти Дениса можно .
Что поделаешь, я верил в случайность встречи. Да и как тут не верить, если в любой толпе я видел черты недавно умершего человека. Странное свойство. Так бывало не раз. Я пытался догнать этого человека, но он тут же исчезал. Я видел улыбку покойного, его рубашку, его походку. Фата-моргана, мираж, безумие. «Вот и сходили мы, папа!» – теребило внутри.
Близость покойника подтверждается еще снами. Денис снится чуть ли не каждую ночь. Что правда?
Я надеялся, что сын мой, «спрятавшись» под землю, все же есть где-то рядом, на воздухе, возле близких ему людей. Но он незрим для меня. Может быть, сидит и бренчит на гитаре в общежитии. Или опять мается в том желтом, величавом доме на улице Красной, где ему развинтили мозги.
Мне надо было походить по улицам Краснодара прежде всего.
Милорада Павича Денис прочитал почти всего. Игровая проза. Но есть у модного писателя одна штучка, сюжет, рассказ. В антикварной лавке продается куриное яйцо с датой. Купите яйцо и ваш «смертельный день». Взять бы такое яйцо с датой: «16 апреля 2002 года». Да где та лавка? Поздно!
Конечно, о моей затее нельзя никому сказывать, потому что с нормальной точки зрения, это – бред. И мне самому тоже надо срочно развинчивать серое вещество мозга и облучать кровь лазером, как это делали сыну. Я ведь точно не знаю, от чего он расхотел жить. После недели пребывания в «лечебном учреждении» он уже сказал о себе: «Я – труп». И в дальнейшем Денис только пытался привести себя в норму. Форму уравнять с телом, как того требуют законы эстетики. Он бросался под колеса, кидался из окна собственной квартиры, пытался неумело лезвием «Спутник» (надо же – названьице) резать себе вены в ванной. И от того, что это не выходило, еще больше мрачнел. Ему ничего не хотелось делать. В психиатрии это называется «абулия».
Я теперь каждое утро просыпаюсь с мыслью, что сына нет.
Только теперь я понял, что все люди закодированы, зашифрованы на что-то. Они никогда не выдадут сокровенное. Его больница находилась рядом с единственным в России шифровальным училищем имени Штеменко. Само красное величественное здание, флигель с высокими ступеньками. с колоннами приказывало: «Зашифруйся и ты будешь спасен от невыносимой легкости бытия».
Кодировке подвергаемся мы все. Скучно говорить о том, что прежде всего наши души и мозг штампуют средства массовой информации, телевизор, книги, разные умные и безумные люди. Факт, с которым не поспоришь. Никогда уже не будем просты и естественны. Мы не можем жить простыми человеческими, разумными рефлексами. Мы не можем врать меньшими дозами.
Кодируются от алкоголизма, шифруются водкой, кодируются от чрезмерной полноты и, наоборот, приобретают жирок, спасаются от курения, ищут панацею в сигаретах и наркотиках, кодируются от детей, стругают их как заведенные. Кодируются лестью, собственной фантастикой, тайными любовными связями, фарисейскими походами в церковь на Рождество. Кодируются даже счастливые влюбленные. Цветы, стихи, музыку, наряды – женщине, от которой хочешь сначала тела, потом – преданности, в конце – «чтобы отстала».
Кодируем сами себя, родных и близких: модой, киношной чушью, суевериями, таблетками, тем же элениумом. Просто нет такого явления, где бы не применяли специальный шифр. Как тараканы яростно плодимся и так же запойно умираем. Мы давно виртуальны. Ходячие, скучные схемы, не люди.
Более того, каждый человек хочет, чтобы близкие тебе люди жили в соответствии с его кодом, с его шифром. Обрадовался же я, когда сын поступил на факультет журналистики. А может, ему этого и не надо было делать? Что за дикое самолюбие: сын – по стопам отца. О, как я любил тогда все! Солнечные лучи, играющие под сводами краснодарского кабачка «Под липками», простодушное лицо преподавателя Юры Соловьева. Мы с ним выпивали за успех. Сыну на экзамене по литературе достался мистический (теперь-то понимаю) билет «Горе от ума». Пьеса, растасканная на пословицы.