Когда мы встретимся вновь

Ellada

– Не смей! – прошептала она, зло прищурившись, расширившиеся от ужаса зрачки блеснули гневом и упрямством. – Не смей так говорить, слышишь?! Не смей говорить мне, что ты умираешь! Это неправда! Ты НЕ умрешь! Ты всего лишь ранен. Тяжело ранен, и у тебя была лихорадка. Но теперь все позади. Ты уже поправляешься, слышишь? Ты уже поправляешься! И не смей сомневаться в этом! Я запрещаю тебе даже думать о смерти! Ты поправишься. Я обе…

– Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, – перебил ее Крест. Его голос по-прежнему был спокоен, грустен и устал, с теми же едва заметными нотками прощальной отстраненности, словно звон треснутого хрусталя. По его губам скользнула слабая улыбка,

но тут же увяла, и он поморщился от боли. – Я знаю, что умираю. Я это чувствую, – тихо продолжил он. – Я чувствую, как уходит жизнь. У меня больше нет сил. Странно, что я вообще еще жив. С такой-то раной. Но я не мог уйти, не увидев тебя еще хотя бы раз. Я знал, что ты придешь, Антуанет. Я ждал тебя. Я так долго ждал тебя. Мне очень жаль, что все вышло так… Так ужасно глупо. Это моя вина. Прости, если можешь. Я был глупым, самонадеянным мальчишкой. Я сам все разрушил. Только я. Прости… – он помолчал минуту, а затем задумчиво посмотрел в потолок и добавил. – Может быть, так даже лучше. Теперь неважно, кто я: Крест или Кристиан-Пьер де Ла Вреньи. Для мертвых имена не имеют значения.

– Не смей так говорить! – Антуанет почувствовала, что не в силах больше сдерживать слезы, и горько-соленые дорожки заскользили по щекам. – Ты не умрешь, слышишь?! Ты не умираешь. Ты всего лишь ранен. Не смей прощаться со мной, слышишь?! Я запрещаю тебе прощаться со мной! – она закусила губу, подавляя готовое вырваться рыдание, и умоляюще прошептала. – Не сдавайся, прошу тебя. Не оставляй меня одну. Ты уже однажды оставил меня. Я ждала тебя восемнадцать лет. Ты не можешь снова так поступить со мной. Я этого не переживу. Я не смогу без тебя, Крис. Теперь не смогу.

– Сможешь, – он через силу улыбнулся. – Ты очень сильная, Антуанет. Очень. Поэтому я не смог тебя забыть. Поэтому я так сильно тебя люблю. Ты будешь жить. К тому же, я не собираюсь оставлять тебя. Я всегда буду рядом. Теперь я всегда рядом с тобой, – его ладонь слабо приподнялась и снова упала на одеяло и замерла. – Возьми меня за руку, – попросил он. – Я хочу еще раз ощутить твое прикосновение. Мне что-то холодно.

Антуанет осторожно прилегла рядом и обняла его, его голова обессилено опустилась на ее плечо.

– Все будет хорошо, Крис, – чуть слышно прошептала она, слепо глядя вперед. – Ты только держись, – она не замечала ползущих по щекам слез. Окружающий мир утратил очертания и рассыпался мириадами искр в хрустальных соленых каплях. – Потерпи еще немного, и все будет хорошо. А потом мы поедем в Лавферезе. Мы вернемся домой, Крис. Ты встретишься с Жаком-Франсуа. Он ждет тебя. И мы снова будем вместе. Только на этот раз навсегда. Слышишь? Навсегда. Я обещаю. Мы снова будем встречать рассвет. Рассвет в Лавферезе… Помнишь, как мы встречали его на башне? Мы снова увидим его. Алые полосы в синеве, и встающее солнце, словно огромный огненный шар. Мы снова увидим это, слышишь? Ты только потерпи немного. Боль скоро уйдет. Ты уже поправляешься.

Черные глаза подернулись мутной дымкой.

– Я не чувствую боли, – чуть слышно шепнул он одними губами. – Только холод. И тебя. Я люблю тебя, Антуанет. Теперь я всегда буду рядом.

Его голос становился все тише и тише, словно угасающее пламя свечи. Темные ресницы медленно опустились, скрывая начинающие тускнеть глаза и отбросив длинные тени на восковые щеки, грудь слабо приподнялась, опустилась и замерла. Легкий вздох коснулся ее щеки, обдав на мгновение едва заметным теплом, и… Золотые волны потекли к горизонту, сливаясь с яркой синевой неба.

Тишина. Никогда еще в своей жизни она не слышала такой пустой, оглушающе-тяжелой тишины. Антуанет молча смотрела прямо перед собой, боясь пошевелиться и чувствуя, как тяжелеет его тело в

ее объятиях. Она не видела его лица, но отчетливо представляла, как оно выглядит в эту минуту. Спокойное, холодное. И такое невозмутимо-прекрасное в застывшем умиротворении, отмеченное печатью смерти. Красота вечного покоя. Единственная, перед которой бессильно даже время. Она не могла, не хотела видеть его таким. Потому что увидеть означало признать, что его больше нет. Признать, что он ушел, что все, о чем они мечтали, никогда не случится. Признать, что все кончено. Все. Навсегда.

«Нет! Не уходи, Крис. Я не разрешаю тебе уйти, слышишь? Не оставляй меня».

Тишина. Темнота ответила молчанием. За окном плескалась ночь. Бой закончился. Она проиграла. Проиграла его жизнь холодной серой тени, замершей в углу. Антуанет зажмурилась, чувствуя, как обжигающе горячие слезы заливают лицо. Ей хотелось крикнуть, зарыдать, но с побелевших губ не сорвалось ни звука. Крик умер в груди, горло сдавило спазмом. Утопая в безмолвном горе, она судорожно прижала к груди его неподвижное тяжелое тело, словно хотела предать ему частичку собственной жизни.

– Я тоже люблю тебя, Крис.

Не открывая глаз, она коснулась пылающими солеными от слез губами его уже начавшей холодеть щеки.

– Прости меня.

В углу, мерно отсчитывая секунды, тикали часы. Резные стрелки показывали одну минуту пятого. Час Волка закончился.

Жанна Ланком вошла в палату и замерла. Антуанет сидела на том же самом месте, где она ее оставила – возле постели того раненого. Она сидела совершенно неподвижно, чуть наклонившись вперед, и смотрела на него застывшим взглядом, а ее и без того бледное лицо в скудном свете, просачивающемся сквозь небольшое окошко, казалось совершенно белым и каким-то расплывчато-прозрачным, нереальным, словно лицо призрака. Антуанет не произнесла ни слова и даже не взглянула в ее сторону, словно не заметила ее появления, но Жанна и без слов прекрасно поняла, что произошло. Горе и печаль ее подруги были почти осязаемы. Темным покрывалом они окутывали хрупкие плечи сидящей в отдалении женщины, невидимым туманом стелились по полу и заполняли и без того небольшое пространство комнаты своим холодным незримым присутствием. Горе, печаль и… смерть. И, казалось, все предметы, находящиеся в комнате, и даже сами стены вдруг вытянулись по струнке, подобно вышколенным стражам на торжественном посту, и замерли, склонившись в безмолвном уважении перед величием и глубиной ее молчаливой скорби.

Бесшумно скользнув по узкому проходу, Жанна подошла к подруге и ласково коснулась ее плеча.

– Антуанет.

Антуанет не обернулась и ничего не ответила. Ее взгляд не отрывался от красивого лица мужчины, лежащего на постели, а плечо под рукой старшей медсестры было напряженным и твердым, словно камень.

– Антуанет, – громче позвала Жанна и обеспокоенно нахмурилась.

– Тише, – едва слышно прошептала та, не поднимая головы. – Не нужно шуметь. Дай мне еще мгновение. Еще только одно мгновение.

Жанна осторожно присела на край постели рядом с подругой и с тревогой всмотрелась в ее лицо. Оно было спокойно и непроницаемо, словно гладкая серебряная поверхность зеркала, длинные полуопущенные ресницы скрывали глаза. Но ей вдруг показалась, что перед ней совсем незнакомая женщина. Другая Антуанет. Та же и… другая. Словно вместе со смертью этого мужчины что-то безвозвратно ушло из ее души, умерло вместе с ним. А может быть, это и была душа?

Внезапно Антуанет протянула ей руку, в ее пальцах был зажат небольшой клочок бумаги. Жанна взяла его и, развернув, быстро пробежала глазами. Там было всего несколько слов: «Прованс. Лавферезе. Поместье Ла Вреньи. Граф Жак-Франсуа де Ла Вреньи».