Когда налетел норд-ост
Шрифт:
— На обратном пути заскочим.
— А ты ведь хотел из Шаранова ехать в Одессу на пароходе.
Отец посерьезнел.
— Там видно будет. Завтра выезжаем.
Глава 2
НА «СПУТНИКЕ»
— Какой транспорт выберем? — спросил отец, вылезая у морского вокзала из такси.
— Ясно какой — «Ракету». И не думал, что они здесь ходят!
— И я, признаться, не ожидал. Но я все-таки голосую против, — сказал отец, — что увидишь с нее? Махнем-ка мы с тобой на старом добром пароходике.
Отец купил билеты, и они побежали к причалу, где уже заканчивалась посадка на речной трамвай «Спутник» — не скоростью, так хоть именем взял.
Пробираясь через горы корзинок, вымазанных изнутри клубникой, вышли на нос и пристроили в уголок вещи. Здесь расположились колхозники — шумливые бабки в платках и пожилые мужчины в хлопчатобумажных пиджаках и грубых сапогах. Большинство из них, судя по разговорам, возвращались с измаильского базара, где цены на клубнику были выше, чем в придунайских селениях. Особо нетерпеливые бабки, отворачиваясь от соседок, подсчитывали выручку: извлекали откуда-то из глубин просторных кофт деньги в носовых платках и кошельках с защелкой и, крепко сжимая в одной руке от ветра — боже упаси унесет! — другой мусолили краешки.
Корзины были главным грузом «Спутника». Для экономии места их вкладывали одна в другую, и они возвышались пирамидками. Снаружи, на срезе ивовых прутьев, виднелись инициалы владельцев.
Трамвайчик просигналил, отвалил, и Дунай закачал его. Сзади остался порт, гигантский, как с другой планеты, серый бастион элеватора, дома и парки. Бабы стали доставать из кошелок снедь, а мужики спустились вниз, в буфет.
Не успел Павлик перевести взгляд на правый, иностранный берег, как увидел почти такой же, чуть побольше, речной трамвай с румынским сине-желто-красным флагом на мачте. Палуба его была так же, как и у них, завалена корзинами, испачканными клубникой, и даже вставлены они были одна в другую, как и здесь.
Кто-то со «Спутника» замахал им, с румынского пароходика ответили. На женщинах были такие же белые платочки, а мужчины, как и здесь, были в темном, и, наверно, тоже думали, как бы спуститься в буфет и потянуть пивка.
Суда закачались на волнах друг друга. То судно шло в румынских водах — по той половине реки, «Спутник» — по этой.
— А я думал, это наш пароходик, — сказал Павлик отцу.
— А там почти все русские, — внезапно отозвался сидевший поблизости бородач в ветхой фетровой шляпе. — У меня там два брата с семьями живут…
— Как так? — заинтересовался Павлик.
— Очень просто. После русского царя Бессарабия подпала под румына, потом мы вернули ее, граница прошла по Дунаю. Вот и получилось, что один брат здесь, другой там…
— А вы были на той стороне?
— Как же, был! Там луга заливные. Коров своим ходом гнали туда. И лошадей. Времянки понастроили на сваях, чтоб в разливы не смыло. Жили в них, туда приставленные. Вон видишь — хатки? А вон ту деревянную церковь? Она тоже на сваях. Сам бревна тесал. Давно, правда, еще до первой войны.
Павлик пристально смотрел на деда. Когда проезжали церквушку, дед торопливо перекрестился двумя пальцами. «Раскольник! — мелькнуло у Павлика. — Старовер… Крестится, как боярыня Морозова на суриковской картине». —
Когда-то, по его словам, здесь были колонии греков, потом пришли римские легионы, затем славяне — сам Святослав водил отсюда дружины на Царьград! А позже с огнем и мечом прокатились по этим землям турки, обращая людей в ислам, пока не загремели здесь шаги суворовских армий. В вагоне, когда они ехали из Одессы, соседка по лавке украдкой показала Павлику румын и болгар — колхозников и даже одного гагауза — дальнего предка половцев.
С удивительной легкостью оперировал Игорь датами и непонятными терминами, точно играл легким целлулоидным мячиком, который лихо прыгал с одной половины стола на другую.
Может, он уехал в эти края не случайно, а с какой-то тайной целью. Вот уже скоро три года, как получил он в милиции паспорт, кончил среднюю школу — вполне самостоятельный человек и может поступить как хочет. Уехал Игорь не в какой-то там институт, даже не коллектором в геологическую партию, а к дунайским рыбакам, в эту даль и глушь.
Игорь не очень похож на большинство своих сверстников. И хотя у него по моде этих лет был хороший трикотажный тренировочный костюм, весь на «молниях», он не особенно увлекался спортом. Не ходил в спортивные секции по волейболу и боксу и на стадионе бывал время от времени, на решающих схватках сильнейших команд Союза или мира.
Правда, осенью и зимой они с Павликом плавали в бассейне. Внешность у Игоря завидная: высокий, худощавый, широкоплечий. Как-то, подтрунивая над ним за домоседство, отец сказал: «Все это тебе по наследству досталось, маловато ты, брат, израсходовал пота, чтобы получить эти плечи и фигуру. Зато мне-то пришлось в твои годы потрудиться будь здоров. Был я с детства худ и длинен, как прут, если что и взял у отца, так рост. Все смеялись надо мной, глистой в школе дразнили. А я был с характером. Ну и стал нажимать на все виды физической, так сказать, подготовки, раздался вширь и ликвидировал многие дефекты развития — это смолоду можно. А тебе что? Вышел в меня, и все».
Игорь на это улыбнулся.
— Спасибо, папа, отличного ты создал сына, да и жизнь для него отменную. Не знаю, что и делать дальше, сплошное совершенство!
— Вот ты шутишь, — сказал отец, — да и я, в общем, пошутил, а ведь рациональное зерно в том, что я сказал, есть.
— Не сомневаюсь. Мне только остается подыскать подходящие климатические условия, чтоб это рациональное зерно проросло и дало хорошие всходы.
— Ну-ну, — сказал отец, — желаю успеха.
Павлик не совсем понял, на какие климатические условия намекал брат, и в отношениях Игоря к отцу и матери ему было не все ясно.
По утрам Игорь занимался с гантелями, иногда заставлял себя делать зарядку, но только иногда. До одурения мог играть в настольный теннис, и никому во дворе не удавалось обыграть его. Бывали дни, когда мать по три раза посылала Павлика за братом, а тот никак не мог выпустить из рук ракетку, как бешеный носился у края стола, стремительно резал, принимал мячик из самых рискованных положений, делал обманные жесты — замах страшный, а удар тихий-тихий, то, наоборот, замах легонький, а удар невероятной силы.