Когда наступает рассвет
Шрифт:
— Почему?
— Всеобщая забастовка, ответ на расстрелы. Посмотрим, кто сильнее. Меня выбрали в забастовочный комитет. Отдохну, и снова надо бежать…
— Первым же тебя и прогонит хозяин с фабрики, — сказала Груня.
— Может статься, и прогонит. А все же надо кому-нибудь, Грушенька… Спи, все будет хорошо…
Серый, холодный день Домне и Груне показался бесконечно длинным. Прошла тревожная ночь. Утром Домна побежала на фабрику: ее послала Груня повидать Ивана Петровича.
Фабрика не работала. Дежуривший у ворот рабочий пикет не пропускал никого во двор. Не
Домна не смогла купить хлеба. Они с Груней наскребли крупы для толстых щей [12] , сварили кисель. Ждали Ивана Петровича обедать.
К обеду ой не пришел, но заявился ночью, голодный, с покрасневшими усталыми глазами. Он осунулся, хотя и держался бодро.
— Какие чудесные щи у вас, хозяюшки, — нахваливал он, — объедение…
— Ванюша, рассказывай, не мучай нас, что и как на фабрике, — поторопила Груня.
12
Толстые щи — кислые щи с перловой крупой.
— Что ж рассказывать! Пришли в контору, к управляющему. Говорим: «Где хозяин?» Отвечает: «Хозяина нет». Требуем вызвать. «Трамваи, говорит, не ходят, а шофер сбежал». Мы запрягли конторских лошадок да к нему. Роскошный особнячок. У парадного— швейцар, вроде Саваофа. Шик, блеск кругом, в глазах рябит с непривычки… Не пожелал нас принять хозяин, приказал гнать вон. Тогда мы сами вошли. Швейцар пытайся остановить, да где ему удержать! Зашли в столовую. Как раз обедают. Понятно, не такие щи хлебают… Известно, буржуи…
— И что же вам сказал хозяин? — спросила Груня.
— Предложил прекратить забастовку, иначе, мол, будет уволен каждый третий, стачечный комитет в первую голову. Ну, а мы выложили свои требования: повысить заработную плату, штрафы прекратить, устроить вентиляцию в цехах. Высказали все прочее, о чем наболело. Сказали: пока не будут удовлетворены требования, ни одна душа не пройдет на фабрику. Показали ему воззвание Совета рабочих депутатов, пусть знает… Я прихватил и для вас листок, читайте. А у меня глаза слипаются. Эх, и всхрапну сегодня! Утром мне обязательно надо в Совет. Если разосплюсь — тумаком в бок, не жалейте.
— Поел ли чего-нибудь днем-то? — спросила Груня.
— Досыта нанюхался, стоя подле буржуйского стола… Все там было: жареные рябчики, закуски разные, соуса. И в графинчике что-то поблескивало…
— Ты мне зубы не заговаривай тем, что видел на чужом столе! — не отставала жена. — Я у тебя спрашиваю: ел ли чего-нибудь днем или опять голодный пробегал? Да ты слышишь меня?..
Но Иван Петрович уже спал.
— Умаялся, сердешный, — вздохнула Груня.
— Какой он у тебя хороший! — присаживаясь к Груне, сказала Домна и опять вспомнила Мартынова.
— Всегда такой. Боюсь, как бы он голову свою раньше сроку не сложил, как его отец… Убили… В пятом году… На баррикаде погиб. Домнушка, что за листок он
Домна взяла со стола листовку и пододвинула коптилку. Груня оперлась здоровой рукой на ее плечо.
— «К населению Петрограда и всей России от Совета рабочих депутатов!» — прочитала Домна.
— «Старая власть довела страну до полного разорения, а народ до голодания. Терпеть дальше стало невозможно… Население Петрограда вышло на улицу, чтобы заявить о своем недовольстве. Его встретили залпами. Вместо хлеба царское правительство дало ему свинец».
— Правда, Грушенька, истинная правда! — не могла удержаться Домна.
— Читай… Дальше читай!
— «Старая власть должна быть окончательно низвергнута и уступить место народному правлению. В этом спасение России.
Вчера в столице образовался Совет рабочих депутатов — из выборных представителей заводов и фабрик, восставших воинских частей, а также демократических и социалистических партий и групп.
Призываем все население столицы сплотиться вокруг Совета, образовать местные комитеты в районах и взять в свои руки управление местными делами.
Совет рабочих депутатов».
Домна провела рукой по пылающему лицу, сказала негромко:
— А я-то, дурочка, думала… Перебили людей, постреляли — и всему конец. Такая тоска взяла… Даже всплакнула тихонько.
— Всех не перестрелять! Рабочего люда много, очень много.
— И мужиков по деревням! — согласилась Домна.
— Вот видишь! Где им перестрелять такое множество?
Домна стала собираться в очередь за хлебом.
— Одевайся потеплее. Обуй мои старые валенки, — предложила Груня.
— Обойдусь. Приплясывать буду. Там весело бывает — и пляшут, и плачут, и смеются… — храбрилась Домна. Стоять в очереди всю ночь, мерзнуть и слушать, как переругиваются голодные люди, было невелико удовольствие. А идти надо. Груня и сегодня не сможет выйти из дому, у Ивана Петровича и без того дел много. Но Домна была рада хотя бы этим помочь Ткачевым.
Прошло еще несколько дней. Забастовка продолжалась.
Груня уже выздоровела. Она решила, пока свободна, устроить стирку, убраться в квартире. Но утром вдруг вихрем ворвалась с улицы раскрасневшаяся Ксюша и, размахивая кумачовой косынкой, звонко крикнула:
— А вы ничего еще не знаете? Царя сбросили с престола, старой власти конец! Революция! Домна, собирайся быстро, обойдем квартиры, чтобы все узнали.
Захлопали двери в длинных общих коридорах, послышались радостные возгласы, расспросы, восклицания. Люди ликовали.
Домна предложила Ксюше:
— Сходим в город, посмотрим, что там делается…
Они шагали по Петрограду, пробираясь к центру.
Но попасть туда было сегодня не так-то легко: улицы были так запружены народом, что казалось, яблоку некуда упасть. Трамваи не ходили. Всюду на балконах и у подъездов колыхались алые флаги. Весенним бурлящим потоком плыли по улицам праздничные знамена, провозглашая: «Да здравствует свобода! Да здравствует революция!»