Когда наступает рассвет
Шрифт:
Придерживая Ладанова под руку, Латкин отвел его в сторону и спросил о Керенской. Ладанов рассказал:
— Вскоре после вашего отъезда ее забрали и отвезли в Котлас, а затем, кажется, в Устюг, а что было дальше — не знаю. След утерян.
— Ну, а ваша жизнь как сложилась? Чем теперь думаете заняться?
— Я мечтаю трудиться на ниве просвещения, Степан Осипович.
— В школу?.. Вы же офицер. Кажется, в звании прапорщика?
— Так точно!
— Служили у красных?
— По мобилизации, господин губернатор!.. Как
— Как же так получается? Красным служили, а нам служить отказываетесь?
— Разрешите быть откровенным. Устал я от войны. Ко всему прочему, я только что перенес болезнь и чувствую себя неважно. Разрешите работать в школе, учить детишек грамоте.
— В учителях теперь нет большой нужды, а вот офицеры нам нужны! — жестко заметил Латкин. — И если не хотите неприятностей, советую подумать.
— А в чем, позвольте узнать, будут состоять мои обязанности?
— Работать в моей личной канцелярии. Я направлю вас в особый отдел. — Латкин закурил английскую сигарету. — Надо полагать, красные оставили в городе своих агентов. Их следует выловить, изолировать. Ни один коммунист, ни один сочувствующий им не должен быть на свободе. Красную заразу будем вырывать с корнем!
— Быть карателем? — спросил Ладанов и заморгал испуганно. — Я не могу. Прошу, увольте меня, подыщите другого…
— Гм… А случайно вы не тайный агент красных? — недобро прищурился Латкин.
— Что вы, Степан Осипович! — замахал руками Ладанов.
— Господин губернатор! — приподняв рыжую бровь, поправил его Латкин.
— Простите, господин губернатор! Какой же я агент? Разве не я помог в свое время вам бежать от красных? Неужели уже забыли?
— Не забыл, но с тех пор много воды утекло. Вы служили у красных в военкомате и, как мне сообщили, состояли в сочувствующих.
По губам Латкина скользнула улыбка. В глазах проглядывало: «Что, струсил? Вот видишь, достаточно мне шевельнуть пальцем, и от тебя останется мокрое место…»
Ладанов стоял перед ним подавленный, беспомощный и уже не сопротивлялся.
— Ладно, потом поговорим! — снисходительно похлопал его по плечу Латкин. — Вижу, нездоровы. Можете идти домой отдыхать. А завтра, если будете чувствовать себя лучше, прошу зайти в мобилизационный отдел. Впрочем, можно прямо ко мне.
Ладанов смиренно поклонился. Он повернулся по-военному и направился к выходу, не дожидаясь окончания приема у нового начальника губернии.
С нетерпением ждала конца приема Суворова. Как только Латкин попрощался с Ладановым и тот вышел, Мария Васильевна проскользнула вперед и остановила Латкина на полпути.
— Степан Осипович, не узнаете? — игриво пропела она.
— Ах, дорогая Мария Васильевна! Неужели я снова имею удовольствие видеть вас?
Подхватив Марию Васильевну под руку, Латкин отвел ее в комнатку, где им никто не мог помешать, и, не столько потому, что соскучился по ней, а
— Степан Осипович, если бы вы знали, как я ждала вас, — шептала она, обдавая его горячим дыханием. И вдруг, будто спохватившись, спросила — Может быть, не надо было мне приходить сюда? А я, дурочка, только узнала о вашем приеме, бегом сюда, к тебе, милый друг!.. Ой, что я говорю! — закрывая лицо руками, смущенно прошептала она.
Но Латкин, бережно обняв ее, успокоил:
— Хорошо сделала, что пришла. А не пришла, я постарался бы найти тебя.
— Серьезно? Вы же сейчас такой большой человек, сказывают, губернатором стали.
— Губернаторы тоже умеют ценить женскую прелесть! — приглядываясь к ней, сказал Латкин.
Мария Васильевна, хотя и выглядела уже не такой, какой он ее помнил, все же была привлекательна.
— Рассказывай, как живешь? — мягко поглаживая ее руку, спросил Латкин.
— Ой, Степан Осипович! — пожаловалась Суворова. — Разорили до нитки, все отобрали. Муж теперь занимается извозом. А сколько слез я пролила за это время! Как бога ждала тебя, не теряла надежды, надеялась и вот наконец дождалась. Ты ведь мой ангел-избавитель?
— Конечно же, Маруся! Теперь я здесь, и ты можешь быть спокойна за свою судьбу. Мое сердце принадлежит тебе.
Слегка пожимая пальцы Суворовой, Латкин заученно улыбался, стараясь уверить ее и себя в своих прежних чувствах. В то же время он понимал, что совершенно равнодушен к ней.
— Ой, Степан Осипович! Скажу откровенно: хотя я в некотором роде и замужем, но по-настоящему люблю только тебя. И никогда никого другого не любила.
Латкин, прижимая ее к себе, думал с усмешкой: «А вот это уже для меня совершенно безразлично. Не жениться же мне на тебе!..»
Но говорил другое, привычное:
— Радость моя! Русалочка…
В партизанском отряде
Лес, где расположилось сторожевое охранение партизан, стоял в безмолвии. Словно отлитые из бронзы, сосны грозно щетинились по краю высокого заснеженного бора.
С горы хорошо проглядывалась вьющаяся лесом проселочная дорога. Где-то там, за темной кромкой леса, верст за тридцать, угадывалось большое село Визинга. Там находились белые.
Зима еще только-только вступала в свои права. Куда ни брось взгляд, всюду бело и нарядно, холодно и безжизненно, как в заколдованном царстве.
Но бор был не такой уж пустой, как могло показаться. Вон дрогнула ветка, и серебристой пылью посыпался сверху снежок. Сосна большая, высокая, к сбитый с верхней ветки снег не сразу достиг человека, притаившегося внизу.
Молодой партизан, в шинели и в шапке с кумачовой лентой наискось, с удивлением посмотрел вверх: почему это вдруг посыпался на него снег?