Когда отцовы усы еще были рыжими
Шрифт:
И все-таки мы решили хотя бы раздачу фотографий перенести в павильончик фруау Фетге. Заработанные деньги, которые всякий раз делились поровну, мы носили в карманах, так что кое-какие меры предосторожности были приняты.
У нас набралось уже столько прекрасных увеличенных снимков, что Оскар мог начать печатать их в виде почтовых открыток. Спрос на них был огромный, потому что мы, конечно же, сбывали их, оставаясь в своих одеяниях.
Пауль заявил, что такого благополучного рождества они с Францем не упомнят уже долгие годы. Это происходило днем в "Старой орешине", где мы всегда пили грог, чтобы
Другое дело отец. Он, правда, повесил свою корону на одежный крюк, но и без нее выглядел достаточно величественно.
Пауль приподнял капитанскую фуражку и сосредоточенно почесал в затылке.
– Не забудь, что ты Иосиф!
– напустилась на него фрау Фетге.
– Ваш Иосиф, Мария, - сказал отец, - по-видимому, слишком заинтересован в праздничных радостях, а о своей чреватой опасностью задаче предпочитает не думать.
– Задача!
– проворчал Пауль.
– Только и слышу, что задача да задача!
– И правильно слышишь, - о достоинством отвечал отец, - каждый день к тебе приходит добрая сотня ребятишек, чтобы, взобравшись на осла, почувствовать его тепло и ощутить то же, что ощущал тогда этот беби из Вифлеема. Так разве же это не задача? Пауль беспокойно заерзал на стуле.
– Если уж ты намекаешь на те времена, то, по крайней мере, прими в расчет и этого проклятого Ирода.
– Я так и сделал, - отвечал отец.
– Именно поэтому я и сказал, что наша задача чревата опасностью.
– Но мы ведь неправильно играем, - упорствовал Пауль.
– Они же тогда удрали.
– Ну и что?
– диким голосом завопил Эхнатон, крайне возбужденно выглядывавший из-под своих запотелых очков.
– Почему бы им на этот раз не продержаться?
– Браво, Эхнатон!
– обрадовался отец и сказал Паулю: - В конце концов, волхвы тогда допустили кардинальную ошибку.
Фрау Фетге беспокойно взглянула на отца. Не слишком ли далеко он заходит?
– Почему?
– сказал отец, сурово глядя в свой стакан строгом, - Они принесли дары младенцу Христу и выпутались из этой некрасивой истории. А должны были бы предоставить ему приют.
– Да просто остались бы с ним, - твердо заявил Эхнатон, - и этого было бы достаточно.
– Да, - рассеянно кивнул отец, - остаться было бы достаточно.
– Прекрасно, - прокряхтел Пауль, - вот мы и останемся.
Все выглядело почти так, словно принятое решение окончательно и бесповоротно. Почти так. Три дня еще дела шли хорошо, и, казалось, будто падающий с утра пушистыми, ватными хлопьями снег накрыл толстой прохладной шапкой не только ярмарочные балаганы, но и жажду мести Эде. Это значит, что до сих пор - мы уже научились не обращать внимания на ставшую привычной ругань, которой он ежевечерне осыпал нас через свой рупор, - он более или менее оставлял нас в покое, связано было это с тем, что мы раньше заканчивали работу, ведь наши клиенты рано ложились спать.
Под вечер, когда мы открывали свое рекламное шествие, было труднее не попадаться на его пути; тем более что Эде превратил это в своего рода спорт - подстерегать нас и не давать нам проходу. До сих пор мы молча обходили его стороной, предоставляя
Было, наверное, , около трех часов, но над парком уже сгустились странные, какие-то грозные сумерки, сквозь них с трудом пробивались звуки шарманки и пластинок с рождественскими песнями. Казалось, злой великан прижал большим пальцем все звуки, и даже Франц стал на дыбы, словно хотел стряхнуть с себя великаний палец, так что Паулю и Эхнатону с трудом удалось успокоить его.
Едва мы - с большим или меньшим достоинством мы вновь объединились и теперь пели рождественскую песнь - обогнули хлопающую на морозном ветру пивную палатку, как вдруг позади жаровни с яблоками возник Эде-пагода в котелке, сдвинутом на затылок, держа окурок в уголке рта.
Он подпустил нас так близко, что избежать встречи было уже невозможно, да и Франц не пожелал двинуться с места. Но вдруг Эде громко взвыл - не успели мы оглянуться, как в мгновение ока одно из копыт Франца опустилось на ногу Эде, придавив ее всей тяжестью ослиного тела, усугубленной еще и тяжестью фрау Фетге.
Эде, конечно, ударил Франца, удар пришелся в шею; Франц - встал на дыбы и с ревом помчался в сторону Пергамского музея, унося на спине визжащую фрау Фетге и волоча за недоуздок Эхнатона, словно бы состоящего из грубошерстного плаща и доброй дюжины тоненьких семенящих ног.
И тут Эде набросился на отца. Тот отскочил в сторону, и Эде, багровый от ярости, налетел на стену палатки, которая, мягко спружинив, отфутболила его прямо на Оскара, а Оскар, за которым вился серебристый шлейф морозного дыхания, молниеносно спрятался за огромным, деревянно улыбающимся Дедом Морозом с Рудных гор.
– Столб! Осторожнее, столб!
– крикнул отец ему вслед. А там уж и ему самому пришлось соблюдать осторожность, поскольку Эде, весь красно-синий, махнув рукой на Пауля, бросившегося вдогонку за Францем, пыхтя возвращался назад.
Я успел еще на бегу заметить, как отец, чтобы ловчее было бежать, сорвал с головы корону, а дальше уже лишь ярмарочные будки со свистом проносились мимо, да вокруг меня фонтаном разлетался снег..
Вероятно, никогда еще на рождественской ярмарке не бывало такой сумасшедшей погони. К счастью, Эде оказался неважным спринтером; не помню уж, как это получилось, но только вдруг я увидел ступени Пергамского музея, справа галопом мчался Франц, а наверху стояли наши; тут подбежал и отец, вместе со мною взлетел по ступенькам, затем все мы очутились в вестибюле и по плохо освещенной лестнице кинулись наверх.
Там мы и собрались. Все, кроме Оскара. Но внизу раздалось пыхтенье Эде, и вот уже его тень, стократ увеличенная светом рождественских огней с улицы, упала на лестницу, но мы, стараясь двигаться совсем бесшумно, шмыгнули во тьму бесконечных залов музея.
Вдруг фрау Фетге, бежавшая впереди, пронзительно вскрикнула.
– Там!.. Там!..
– повторяла она, стоя у окаймленного снегом окна и дрожащим пальцем указывая в темную глубину зала.
Рядом со мной остановился запыхавшийся Эхнатон, фараонский колпак сполз ему на лоб, но испуганным он не выглядел.