Когда отцовы усы еще были рыжими
Шрифт:
– А как же, - спросил отец, непривычно выпрямившись, - подобное равнодушие согласуется с твоим социалистическим образом мыслей?
Фрида, сбитая с толку, уставилась на него.
Я тоже был поражен, отец никогда еще так - не говорил.
Раздосадованная Фрида заявила, что она не совсем его понимает.
– Ах вот как?
– сказал отец. Тут, мол, томящаяся во мраке пролетарская душа тянется к свету, а Фрида осмеливается утверждать, что ей это безразлично?!
Фрида мрачно прикусила нижнюю губу.
– Не кричи так, - подавленно сказала она.
–
– А я?!
– проговорила Фрида.
– Я должна спокойно слушать и на все молчать, да?
Отец сразу же снизил голос и опять ссутулился.
– Фрида, - тихо сказал он, - какое значение имеем мы сами, когда речь идет о благе ближнего?
– О благе!
– передразнила его Фрида.
– О каком же это таком благе? Может, о белом кафельном сортире?!
– Голос ее дрожал, она была очень взволнована.
– Речь идет о блеске этого мира, - торжественно заявил лтец, - а сводится он к чьим-то глазам или к кафельной глазури, это разница чисто эмоциональная.
– Может быть, для Вилли, - в изнеможении сказала Фрида.
Отец откашлялся.
– Со смертью Элли, - произнес он, глядя мимо Фриды на тени снежных хлопьев за окном, - весь этот блеск для Вилли померк. Так почему же он не может вновь засверкать для него в этом пресловутом помещении?
Фрида беспокойно отгоняла - от лица облачка дыма.
– В каком еще помещении?
– хрипло спросила она.
– Ты уже имеешь в виду что-то определенное?
Тогда мы уселись и все ей рассказали.
Молча и непрестанно дымя, Фрида выслушала нас. Когда мы кончили, она долго еще молчала. Потом потушила сигарету и подошла к окну,
– Он уже знает?
– Нет, - ответил отец.
Фрида прижалась лбом к стеклу.
– Значит, мы должны ему сообщить.
Вообще-то мы собирались на следующий вечер пойти к нему, потому что ходить на орошаемые поля запрещалось; днем, когда много света, невольно обращаешь на себя внимание, а мы не хотели, даже напоследок, причинить Вилли неприятности. Но через пять дней будет его рождение, и он должен внутренне подготовиться к такому подарку. Итак, мы тронулись в путь среди дня.
Вилли не было в землянке. Мы искали его около двух часов. Наконец увидели его вдалеке, посреди огромной вороньей стаи. Вороны вокруг него что-то жадно клевали, видимо, он рассыпал им корм. Издали он со своим козырьком, в узеньких брюках и сам казался вороной.
Мы подождали, покуда птицы лениво поднялись в колючий, морозный воздух, потом окликнули Вилли, и он, помедлив, подошел к нам.
Мы не видели его больше полутора недель, и все трое здорово перепугались, заметив, как он за это время изменился. Форменная фуражка была надвинута на лоб так низко, что даже задирать подбородок теперь не имело смысла: потрескавшийся козырек совершенно закрывал глаза. И шел он теперь так сгорбившись, что казался ниже ростом; застывшая на морозе рука, которую он нам протянул, больше чем когда-либо напоминала когтистую лапку крота.
Мы молча проводили его до землянки.
У входа он остановился
– Почти как кафель, - сказал он со вздохом.
Фрида сжала губы.
– Вилли, - быстро сказал отец, - мы должны сообщить тебе что-то очень важное.
– Ладно, ладно, - пробормотал Вилли, - входите.
Мы еще дали ему развести огонь, но потом отец не выдержал.
– Вилли, - проговорил он, переведя дух, - мы достали для тебя место арендатора в туалете.
– Минутку, - сказал Вилли и сосновой лучинкой сдвинул фуражку со лба. Минутку. Я сплю, правда?
– Нет, - сказала Фрида, - Вилли, ты не спишь.
Вилли потряс головой, как будто ему в уши попала вода.
– Эй, - произнес он, - эй, Вилли, проснись.
– Вы не спите, - сказал отец, - честное слово.
– Нет, - настаивал Вилли, - это исключено. Вот же Элли стоит.
Фрида поперхнулась.
– Я - Фрида.
У Вилли стали дрожать колени.
– Еще раз, - взмолился он и уставился на Фриду, задрав подбородок.
– Я - Фрида, - безрадостно сказала она, - могу поклясться.
– Значит, это правда, - констатировал Вилли. Жизнь мало-помалу возвращалась к нему; он по очереди осмотрел нас, задрав подбородок.
– Но почему же вы это вдруг сделали для меня?
– Видите ли, - сказал отец, - отвечать на этот вопрос - все равно что давать отчет, почему я дышу.
– А я - как ты, - сказал я.
Фрида молчала.
На следующее утро мы отправились к хозяйке господина Йеллинека. Она держалась несколько отчужденно, но когда отец объяснил ей, насколько важно для господина Йеллинека провести свой заработанный столь горьким трудом досуг в Хоэншенхаузене, и что, с другой стороны, значит для Вилли быть преемником господина Йеллинека, она стала сговорчивее. Ей хотелось бы взглянуть на Вилли, сказала она; и если он человек приличный, то она ничего не будет иметь против него, как нового жильца.
– Тогда, - сказал отец, - можно считать, что практически он уже к вам переехал.
А в полдень у Ашингера состоялась первая деловая встреча Вилли с господином Йеллинеком. Господин Йеллинек пришел от Вилли в восторг и, должен сказать, с полным основанием, поскольку Вилли купил из своих сбережений воротничок и галстук, которые вместе с сюртуком придали ему такой торжественный и благородный вид, что отца это несколько раз сбивало с толку; а уж Фриде, которая все время мечтательно смотрела на Вилли, и говорить не приходится.
Вилли хотел было сначала поработать полдня, вроде как испытательный срок, но отец ему отсоветовал; предстояло еще слишком много приготовлений, а ведь эта служба должна была стать для Вилли не докучной обязанностью, а подарком ко дню рождения.
Председатель наблюдательного совета уехал в Исполиновы горы кататься на лыжах, но у него имелся заместитель, который в ответ на звонок господина Йеллинека сказал: если господин Йеллинек хочет по состоянию здоровья переписать арендный договор на кого-нибудь другого, то пожалуйста, главное, чтобы этот другой был человек надежный.