Когда отцовы усы еще были рыжими
Шрифт:
Вилли втянул голову в плечи и прижал подбородок к груди, так что стал теперь со своим огромным козырьком как две капли воды похож на старую, нахохлившуюся ворону. Но уже через несколько минут подбородок его снова задрался кверху, а из-под тяжелых век на Фриду опять устремился такой же неподвижный взгляд.
Отец потом извинялся перед ним за Фриду: она, мол, была слишком раздражена,
– Точь-в-точь, как Элли, - задумчиво проговорил Вилли.
– И вороны, у них ведь тоже глаза наливаются ядом, если кто-то слишком долго смотрит на
– Вообще-то она совсем не такая, - сказал отец, - это все из-за ее товарищей.
– Я знаю, - отвечал Вилли.
– С Элли бывало то же самое, из-за управляющего. В основе своей это одно и то же.
В тот вечер Вилли впервые пригласил нас к себе в землянку. Она уходила вглубь на добрых полтора метра, и там, внизу, было очень уютно. В бочке из-под дегтя горел огонь, в кровати сладко посапывала коза, а полки на стенах были завалены яблоками и капустой. И тем не менее, как уже сказано, мы сразу поняли, что должны вытащить Вилли отсюда. Потому что если на минутку забыть о печке, полках и козе, то это все-таки был склеп. И то как, согнувшись, Вилли двигался, и то, как он щурился от света, когда открывал печку, ясно доказывало нам, что он уже наполовину превратился в крота.
Даже Фрида на другой день беспрерывно прикидывала вместе с нами, как бы его получше устроить.
– Во всем виноват только этот кровопийца-помещик,- - сказала она.
– Как он мог допустить, чтобы Вилли так жил?
– У него была комната в поместье, - отвечал отец.
– Так в чем же дело?
– спросила Фрида. Отец пожал плечами.
– Элли лежит под землей, поэтому и Вилли хочет жить под землей.
– Ерунда, - сказала Фрида, - на это надо смотреть с социальной точки зрения.
– А почему же Вилли на тебя все время пялится?
– спросил я.
Фрида замолчала и прикусила губу.
– Его необходимо снова примирить с жизнью, - сказал отец.
– Пустые слова, - раздраженно ответила Фрида.
– Он должен вступить в партию и вновь обрести свое человеческое достоинство.
Отец покачал головой.
– Достоинства у Вилли хватает, а вот что ему действительно нужно, так это свет.
– И я так считаю, - пылко закивала Фрида, - но в эту нору, в которой он живет, никогда не заглянет солнце свободы. Он должен выйти на улицы, должен участвовать в демонстрациях.
– Нам следует быть скромнее, - сказал отец.
Фрида с опаской взглянула на него, вздернув брови.
– Ах... А что ты имеешь в виду? Отец пожал плечами.
– Давай для начала пригласим его к Ашингеру.
– А на какие шиши?
– воскликнула Фрида, широким жестом обводя голые стены, где на обоях сохранились лишь темные очертания мебели, заложенной в ломбард.
Отец принялся в задумчивости покусывать кончики усов. Я было подумал, что он сейчас намекает на партийную кассу. Но отец слишком уважал общественную работу, которую вела Фрида.
– Положись на меня, - сказал он немного погодя.
Отцу
Нелегко было его убедить принять наше приглашение. Он приводил все возможные доводы: его коза, мол, не привыкла по вечерам надолго оставаться одна, ему нечего надеть, а городской шум просто сводит его с ума.
Но когда на следующий вечер мы явились в условленный час к его покрытой инеем землянке, и через низенькую дверь вдруг вылез Вилли, мы невольно протерли глаза. Правда, нельзя сказать, что его брюки дудочкой были отутюжены, что с них выведены пятна, нет, но в загнутых кверху носках его ботинок отражалось морозно-ясное звездное небо, и вместо обычной куртки на нем был черный сюртук. Фуражку он оставил дома, но ветер был ему нипочем, потому что волосы он сильно напомадил, и они приятно пахли.
В омнибусе он рассказал нам, что это все еще его жениховское добро. Фрида, на которую он пристально смотрел из-под своих тяжелых век, несколько раз сглотнула слюну.
– Наверняка вы уже давно не надевали этих вещей, - прощупывая почву, сказал отец.
Вилли слегка задрал подбородок, при этом веки его опустились еще ниже, теперь он действительно казался спящим.
– Нет, - проговорил он, - надевал, на похороны Элли.
Мы приложили немало усилий, чтобы перевести разговор в другое русло; собственно, только уже у Ашингера мы по-настоящему отогрелись.
Вилли там очень понравилось, только вот с глазами он мучился, не привык к такому обилию света. Жмурясь, он слушал, как отец объясняет ему сюжеты развешанных на стенах картин, изображавших уличные сценки из жизни старого Берлина. Потом он с наслаждением выпил пива и принялся за еду. Мы тоже, то есть каждый из нас съедал один-два кусочка, затем незаметно передвигал тарелку другому, ведь мы, чтобы Вилли побольше досталось, заказали на нас троих одну порцию.
За едой мы почти не разговаривали. Вилли был слишком погружен в это занятие. Как же мы радовались, глядя на него, отец казался просто счастливым, и даже Фрида, видимо, теперь была довольна такой развязкой.
– Ты только погляди на него!
– сказала она, когда после еды Вилли, взглядом извинившись перед нею, в своем черном сюртуке размеренным шагом вышел из зала.
– Разве не говорил я тебе, что у него достоинства хватит на десятерых, - заметил отец.
– Удивительное дело, - сказала Фрида, - а ведь у него даже нет воротничка.
– Настоящий господин, - воскликнул отец, - как ни комично это звучит.
– Это звучит совсем не комично, - строго произнесла Фрида.
Отец задумчиво покусывал свой ус.