Когда отцовы усы еще были рыжими

Шнурре Вольфдитрих

– Да, - проговорил он и откашлялся, - ты права.

Прождав Вилли полчаса, мы забеспокоились. В конце концов отец пошел посмотреть, в чем дело.

Он довольно долго отсутствовал, так что Фрида уже готова была послать за ним меня.

Но тут отец вернулся. С таким просветленным лицом, словно ему было видение.

– Что с тобой?
– резко спросила Фрида.
– Где ты оставил Вилли?

– Он познает красоту мира, - ответил отец. Фрида сдвинула брови.

– Не заливай! Или он познает ее там,

куда пошел?

– Хочешь верь, хочешь не верь, - сказал отец, - но так оно и есть.

Брови Фриды медленно поползли вверх.

– Слушай!
– грозно проговорила она.
– Если ты собираешься издеваться над Вилли... Лицо у отца стало серьезным.

– И не думаю. К сожалению, ты не можешь сама в этом убедиться, но если бы ты видела, с каким сияющим видом он смотрит на свое отражение в белом кафеле, ты почувствовала бы то же, что и я: он вновь обрел себя; жизнь протянула ему руку, и Вилли ее схватил.

– А Элли?
– Голос Фриды вдруг сорвался. Я с удивлением взглянул на нее. Но отец не очень удивился.

– Элли это одобрит, - спокойно произнес он,

– Нет, - страстно сказала Фрида.
– Никогда.

Разговор зашел бы еще дальше, но тут вернулся Вилли. Он больше не жмурился, лицо его лучилось, сиял и лучился даже каждый волосок в его серебристой щетине.

– Нет, это ж надо!
– сказал он, приподнимая полы сюртука, чтобы удобнее было сидеть.
– Как светло! Это ж надо, такая чистота, такой свет!
– Он провел рукой по лбу и, рассеянно улыбаясь, смотрел мимо покрасневшей от гнева мочки Фридиного уха.
– Знаете что?
– сказал он и немыслимо высоко задрал свой подбородок.
– Этот человек там, внизу, еще жалуется! И других хочет разжалобить!

– Да что за человек в конце-то концов?
– в отчаянии воскликнула Фрида.

– Служитель в мужской уборной, Фрида, - вполголоса пояснил отец.

С этого дня мы стали навещать Вилли только вдвоем, Фрида вдруг отказалась. Впрочем, ее пропагандистская кампания в Мальхове тоже подошла к концу. Она еще несколько, раз попытала счастья на северо-восточной окраине Вайсензее; но словно проклятие тяготело над нею, она утратила дар убеждения, люди зевали и уходили.

– Чего ей недостает?
– спросил я как-то отца на пути домой.

– Вилли, - кратко ответил отец.

И с Вилли тоже что-то случилось. Всякий раз, как мы приходили к нему в землянку, он сидел в своей форменной фуражке, надвинутой на глаза еще глубже прежнего, среди яблок и кочанов капусты, сидел у ветхого стола, глубоко задумавшись. Мало-помалу и отец потерял покой.

Какое-то время я молча наблюдал все это.

Но, проснувшись однажды ночью, я заметил, что отец сидит на кровати, смотрит на луну и вздыхает. Я не выдержал.

– Что случилось?
– спросил я.

– Она была у Вилли, - отвечал отец.

– И?

– И Вилли

ей сказал, что думает теперь только об одном.

К горлу у меня подступил комок.

– О Фриде?..
– хрипло спросил я. Отец слабо улыбнулся.

– Она так надеялась.

– Надеялась?
– крикнул я, ударив кулаком но подушке.

– Ты должен ее понять, - сказал отец, - она так радовалась своему сходству с Элли. Она усмотрела в этом задачу куда более осмысленную, чем вся ее пропаганда.

– А что же, - с усилием проговорил я, - что Вилли сказал ей на самом деле?

– Он сказал ей, что день и ночь только и думает, как чудесно было бы после стольких серых, выпачканных глиной десятилетий в Мальхове жить в такой чистой, с белым кафелем комнате, какую он недавно видел у Ашингера.

Комок застрял у меня в горле, я отлично мог себе представить, каково теперь Фриде. Но и Вилли я тоже видел: как он, скрюченный, закрывшись потрескавшимся козырьком фуражки и сложив шершавые руки, похожие на лапки крота, непрерывно жмурясь, сидит в своей землянке. Я заревел в голос.

– Ты прав, - сказал отец, - все это довольно запутанно.

Но потом - уже светало и мне только-только удалось снова задремать отца вдруг, как, впрочем, всегда по утрам, осенило.

– Бруно!
– закричал он, тряся мою кровать.
– Бруно, скажи, правда или мне приснилось, что служитель у Ашингера жалуется на жизнь?

Я пробормотал, что да, Вилли недавно говорил об этом.

– Значит, правда!
– воскликнул отец и вскочил с кровати.
– Так оно и есть!
– В волнении он бегал взад и вперед по комнате..

Снизу кто-то постучал в потолок. Отец громко крикнул:

– Прошу прощения!
– и снова плюхнулся на кровать.
– Ну, мальчик мой, ты все еще не понимаешь?
– прошептал он.

– Нет, - отвечал я.

– Ах да!
– сказал отец, хлопнув себя по лбу.
– Ты ведь еще не видел этого Мафусаила из уборной у Ашингера.
– Мне что-то стало уясняться.

– Он старый?..

– Старый, - сказал отец, - это не то слово; его дряхлость поистине достойна преклонения.

– И ты считаешь?..
– затаив дыхание, спросил я. Отец медленно пожал плечами и поднял руки ладонями наружу.

– Он стар, и он жалуется, - большего для начала требовать нельзя.

У Ашингера стулья еще стояли на столах, а мы, стараясь остаться незамеченными, уже сбегали вниз по лестнице. Там никого не было. Комната, наделавшая такого переполоха, была и вправду вся выложена белым кафелем. Отец обошел ее так, словно ему предстояло тут жить.

– Многое, - сказал он, - тут в очень неважном состоянии. Сразу видно, арендатор утратил подлинный интерес к своим обязанностям.

– Э-э, позвольте, - раздался чей-то дребезжащий голос, - откуда вы, собственно, взялись?