Когда ты вернешься ко мне
Шрифт:
– Не могу. Надо работать, – отказался Миллер. – Я заканчиваю в десять.
Он работал в галерее игровых автоматов на набережной, и у нас вошло в привычку встречаться с ним и гулять среди автоматов и аттракционов, как легендарное трио дегенератов, какими мы и были.
– Встретимся с тобой там, – сказала я, и Ронан кивнул.
В глазах Миллера снова вспыхнула благодарность, когда он закинул рюкзак на плечо и направился к выходу. Я подозревал, что у него тоже было не так уж много друзей. Я узнал, что когда-то он жил
Мысль о том, что кто-то доставал Миллера, вызвала у меня желание что-нибудь сломать. Верный себе, Ронан действительно кое-что сломал – нос Фрэнки. Если бы я уже не любил этого большого болвана, тот случай стал бы определяющим.
– А что насчет тебя? – спросил я, сидя на своем камне у костра. – Ты работаешь?
– Подрабатываю от случая к случаю, – ответил Ронан, собирая обломки плавника. До захода солнца оставалось еще несколько часов, но я бы никогда не отказался от огня, а Ронану нравилось смотреть, как все горит.
– Фрилансер, – уточнил я.
– Именно.
– И ты живешь со своим дядей?
Я ступал по тонкому льду, прося Ронана рассказать что-нибудь о себе – его наименее любимая тема.
Он буркнул что-то в ответ, что могло быть и «да», и «нет» или «отвали».
– Я спрашиваю по той причине, что я тоже раньше жил с родителями, а теперь с тетей и дядей. Мы близнецы.
Ронан не улыбнулся, но облил обугленные остатки вчерашнего костра бензином и чиркнул спичкой. Огонь взревел, а затем утих, и Ронан сел на свой камень.
– В Висконсине произошло кое-какое дерьмо, – наконец выдал он. – Пришлось оттуда убраться.
Я взглянул на него, стараясь не подавать виду, что наблюдаю за ним, рассматриваю каждую деталь, как художник перед грубым наброском. Ронану почти девятнадцать лет, а у него уже по меньшей мере шесть видимых татуировок. Накачанные мускулы были его броней, а в серых глазах, казалось, хранились десятилетия плохих воспоминаний.
– Что это значит? – спросил он, когда я взял фляжку забинтованной рукой и сделал глоток.
– Ой, это? – Я пошевелил саднящими пальцами. – Или тебе интересно, почему сегодня день водки?
Он пожал плечами.
– Кажется, у тебя каждый день посвящен водке.
– Верно. Но сегодня он особенный. – Я взглянул на него. – Хочешь узнать почему?
– Если ты хочешь рассказать.
Хочу ли я? Доктор Лэнг всегда говорил, что чем больше вы о чем-то говорите, тем меньше оно на вас влияет. Мне это показалось невозможным. Я мог бы провести весь остаток своей жизни, рассказывая о том, что с нами сделали на Аляске, но холод никогда бы не ушел. Он запечатлен во мне навеки.
Я
– Алкоголь согревает, потому что Аляска кое-что у меня украла, – сказал я наконец. – Украла, а взамен оставила мне кошмары-воспоминания, чтобы напоминать, что я никогда не верну утраченное.
– Лагерь?
Я кивнул.
– От него у меня крыша поехала, а с ней у меня с самого начала было не очень. Нас было семеро. И нас ломали до тех пор, пока мы не оказывались при смерти. Или мечтали о смерти.
Ронан молчал. Когда я на него посмотрел, в его серых глазах бурлил шторм, а рука сжалась в кулак, напрягая разрисованные мышцы на предплечье.
– Как бы там ни было, именно поэтому большинство дней посвящены водке. И почему я иногда бью кулаком по зеркалам в ванной. Или, – я прокашлялся, – почему позволяю людям ударить осколком меня в грудь на вечеринках.
Наступила тишина, и я плотнее закутался в пальто.
Ну, если он и так был на грани терпения моего общества, то это могло бы стать последней каплей.
– Я не живу со своими родителями, потому что они мертвы, – внезапно подал голос Ронан.
Я сидел очень тихо. Крупица личной информации о Ронане была подобна алмазу в куче угля. Но я тоже с ним поделился, и теперь он отвечал тем же. Поддерживал равновесие. В моей груди разлилось чувство, теплое, нежное и совершенно мне чуждое. Незнакомое.
Чувство поддержки. Вот на что это похоже.
– Что произошло? – осторожно спросил я.
– Когда я был ребенком, мой отец убил мою мать. У меня на глазах.
– Срань господня… Сколько тебе было лет?
– Восемь. Он попал в тюрьму, там и умер. А я попал в приемную семью.
Сердце заболело, и слова не шли на язык. Мне была ненавистна мысль, что Ронану пришлось перенести такую боль. Хотел бы я забрать ее у него. У меня достаточный багаж. Еще одно дерьмовое воспоминание не убьет.
– Я был не в лучшем состоянии, – продолжал Ронан, не сводя глаз с угасающего огня. – Пришлось остаться на второй год в четвертом классе и провести десять лет в приемной семье. В конце концов социальные службы разыскали брата моего отца. Вот так я и оказался здесь.
– Я очень сожалею о твоей матери, Ронан.
Он кивнул, и наступила тишина, которая должна быть неловкой или неудобной, но, наоборот, чувствовалось, как наша дружба крепнет с каждой минутой. Солнце начало садиться, небо окрасилось в лиловый и было прекрасно. Умиротворяющее.
– Ну, разве мы не классная пара, – произнес я через некоторое время. – Расскажи мне что-нибудь хорошее, что с тобой сегодня случилось, Венц. Что угодно. Пока я не утопился в океане.
Он потер свой заросший щетиной подбородок, размышляя.