Когда улетают журавли
Шрифт:
— Ну, садитесь, поехали. Вырядились как… — пробурчал недовольно. Эстонки уселись, закутались в доху. Говорили по-своему, но, наверное, понимали Алешку.
Едва выехали за город, как младшая начала возиться, вылазить из дохи; старшая сестра визгливо ругала ее, мать тоже что-то говорила, удерживая под дохой. Но она выскользнула, вырвала у Алешки кнут и стала крутить им над головой.
— Эй, эй! — кричала она и хохотала.
— Отдай! Ты чо?
Девочка отдала кнут и, тронув Алешкин нос пестрой рукавичкой,
— Как тьебя зовут?
— Вот еще, — хмыкнул Алешка, — «как, как» — Алешкой.
— Альешка, Альешка! — радовалась девочка.
Алешке тоже стало весело. Он осмелел.
— А тебя?
— Минья? Аста.
— Аста, — повторил Алешка. Ему понравилась девочка и ее имя. — А их как?..
— Маму — Марта, а это, — стукнула Аста по спине старшую (та закричала плаксиво, видно, надоела Аста ей своей шалостью), — Хельга.
— Чудно. У нас Мартами телок зовут, какие в марте родились.
В Козлиху въезжали при закате солнца. Бело-розовая даль курилась поземкой. Избы, занесенные до крыш, чернели трубами, из которых струился дым.
Алешка подъехал к крайней глинобитной избушке, объявил весело;
— Вот и приехали! Дома!
Эстонки вылезли из дохи, встали растерянные и жалкие. Марта огляделась вокруг, потом ее взгляд остановился на пылающей полосе зари, и по ее щекам потекли слезы.
Алешка понимал, что привела их на его суровую родину какая-то беда, но не спрашивал какая. Он перенес в избу корзины и чемоданы, а они все стояли, прижавшись друг к другу.
— Заходите, тетя Марта, — не выдержал Алешка. — Там, правда, волков морозить, но это мы сейчас. — И погнал на конюшню распрягать.
Потом зашел домой, затянул вязанку дров на кнут, захватил ведро и поволок.
В избушке на подоконнике горела свечка. Мать и дочери распаковывали вещи. Алешка грохнул дрова у печки:
— Грейтесь.
Марта удивленно посмотрела на него и тихо сказала:
— Спасибо, Альеша.
А Аста подошла, сунула в руку что-то сухое. Печенье.
— Ешь, Альеша.
— Чего там «ешь», — нарочито осердился Алешка. — Пойдем покажу, где воду брать.
На озере, у проруби, черпали воду женщины, смотрели на вцепившуюся в Алешкину руку Асту.
— Ой, какую баскую невесту Алешка себе привез.
— Да отцепись ты, — стыдился он, но Аста не отпускала.
— Не, не, Альеша…
Гудела раскаленная печь. Вчетвером сидели за столом (в избушке из мебели был стол из двух досок и скамейка), пили чай. Аста потчевала Алешку, Хельга, писаная красавица, кажется, не обронила ни одного слова, а Марта все вздыхала тяжело, забывала про чай.
— Жить у нас можно, да еще как! — ободрял ее Алешка. — Вы уже не изводитесь шибко.
— Можно, Альеша, можно, — безвольно соглашалась Марта.
В сенцах заскрипело, и вошел Стогов. Поздоровался, взглянул на печь.
— Молодец,
Марта стала приглашать к столу, но Стогов отказался.
— Пойду уж. Завтра в контору приходите — поможем чем на первой поре, на работу определим.
Так и зажила в Козлихе семья Тынц (такая была их фамилия). А для Алешки Воронова жизнь с той поры осветилась нежной, тайной радостью. И этой радостью была дружба с Астой, девчонкой такой не похожей на всех девчонок Козлихи.
…— Вот, на… — заикался, совал ей в руки комок. — С премии. Вот…
Аста сперва не брала. Алешка даже обиделся. Тогда взяла с условием:
— Вместе съедим.
— Наелся я, аж тошнит. Что я, конфет сроду не видел? — врал он.
— Не обманывай, Альеша. — Марта легонько потрепала Алешку за ухо, и они все рассмеялись. — Любят тебья, Альеша, все здесь, — сказала Марта.
— Здесь всех любят, тетя Марта, — возразил он.
— Нет, нет, тебья не как всех… И… мы тебья любим.
Аста взяла Алешкину руку (что за привычка — брать за руку. Козлихинские девчонки ни за что не возьмут за руку) и так и дошли до саманного домика.
Какой счастливый Алешка в сегодняшний вечер! Чествование в конторе и вот теперь — с Астой рука в руку. Так бы и шел всю жизнь. Но Аста сейчас уйдет домой и он тоже. Ну и пусть. Все равно она будет всегда рядом, близко. Вот и сейчас он пойдет спать, и она ему приснится, и будет он видеть ее во сне и слышать: «Альеша, Альеша». И все же не хотелось, чтобы Аста сейчас ушла.
И, как бы услышав Алешкино желание, Аста попросила мать:
— Можно нам погулять немножко?
— Погуляйте, только недолго, а то простынете.
Был тихий, но холодный вечер. Они подошли к озеру, взошли на дощатый мостик, с которого берут воду. В тихой воде, в глубине стояли звезды. Тишина в Козлихе, на озере и над всем простором.
— Странно, — прошептала Аста.
— Что странно?
— Вода, а не шумит. А у нас на Сарема всегда шумит море и сосны шумят. — В голосе ее слышалась тоска. А Алешка подумал о том, как далеко остров Сарема. И представлял Сарема и Асту на нем и не мог представить, и казалось, что Аста никогда не существовала без Козлихи.
— Альеша, если бы нас сюда не привезли, то я никогда не увидела бы тебя, Альеша.
— И я тебя — тоже.
— Пусть далеко Сарема от Козлихи, но мы вырастем и никогда не расстанемся.
— Конечно нет. Мы не расстанемся.
Они стояли на мостике, а над ними и внизу вокруг них были звезды. И как обманна, неправдоподобна была близость звезд, так и неправдоподобны были их детские мечты о совместном будущем. Жизнь сложнее и мудрее, она разведет их в юности, и, может быть, до конца своих дней они не только не увидятся, но и не услышат друг о друге.