Кокон
Шрифт:
— Вы когда-нибудь задумывались, каково это — быть никем? Нет, не так. Быть тем, кем тебя хотят видеть. Ребенком, который должен был быть послушным и нормальным, подростком, не выделяющимся среди сверстников, студентом, который должен был быть лучшим. С самого детства меня учили, что я должен нравиться людям, что я должен быть удобным.
— И ты научился этому.
— Не просто научился, — Миллер улыбнулся. — Я стал мастером.
— Ты гребаный психопат, — констатировал Джеймс.
— Ну, хоть вы и не психиатр, Сэвидж, но диагноз верный. Я понял, что
Джеймс сидел неподвижно, слушая каждое слово. Миллер продолжал:
— Чем больше я учился подражать окружающим, тем больше видел слабости в глазах людей. Их ложь, их страхи, их недостатки. И знаете, что я понял? Большинство людей — ужасны. Они лгут, крадут, предают, портят все, до чего дотягиваются. Так почему же я стараюсь быть для них идеальным? И я... Я решил, что могу сделать мир лучше.
— Но потом ты начал убивать, — сказал Джеймс.
Миллер посмотрел в сторону, словно размышляя.
— Да, — сказал он наконец. — Когда ты видишь мир таким, какой он есть, это неизбежно. Люди ужасны. Они лгут, предают, разрушают. Некоторых из них просто нужно убрать.
— Чтобы сделать мир лучше? — уточнил Джеймс, не скрывая сарказма.
— Именно, — ответил Миллер, не замечая его тона. — Кто-то должен это делать.
— О, еще и мания величия? — холодно заметил детектив.
Миллер будто бы всерьез задумался над его замечанием. Его взгляд стал холодным, но улыбка не исчезла.
— Наверное, так и есть. Но когда ты понимаешь, что кто-то... лишний в этом мире, это освобождает. Это позволяет видеть все иначе.
— Для тебя убийство — это хобби? — Джеймс произнес это с отвращением. — Как и эти твои засушенные бабочки под стеклом?
Гэри покачал головой.
— Я уже говорил вам, Джеймс. Есть люди, которые заслуживают второго шанса. Но есть и те, кто прогнил до основания. Они бесполезны. Разве не лучше использовать их... для чего-то полезного?
— Например? — спросил Джеймс, уже зная ответ.
— Их тела могут спасти жизни, — сказал Миллер с холодной уверенностью. — Их органы не отравлены этим ядом, а, значит, дадут второй шанс тем, кто его по-настоящему заслуживает. Разве это не справедливо? Если в моих руках спасение жизней, я имею право решать, кто умрет. Я не убиваю ради удовольствия, Джеймс. Я убиваю ради порядка. Ради очищения.
Джеймс сжал кулаки под столом, стараясь не показать свою злость. Его голос был тихим, но твердым:
— И Калина? Она тоже?
Миллер наклонился вперед, его лицо стало серьезным.
— Калина... — он сделал паузу, словно подбирая слова. — Она мне нравилась. Она была умной, проницательной. Возможно, слишком проницательной. Мне даже
— Это неправда!..
— Правда, — спокойно ответил Миллер. — Это же вы ее подослали ко мне. Она напрямую призналась, думая, что зажала меня в угол. Она все время играла роль. А я ненавижу ложь. Я должен был сделать это. Это было необходимо. Жаль только, что из-за нее я так глупо попался.
Джеймс почувствовал, как внутри него нарастает гнев, но он заставил себя продолжить разговор.
— Необходимость — это всего лишь оправдание. Ты не бог, чтобы решать, кто достоин жить, а кто — умереть.
Миллер пожал плечами.
— Возможно, я не бог. Но любая власть у одного лишает выбора другого. Разве вы сами не делаете выбор каждый день, Джеймс? Кого спасти, кого арестовать, за кого заступиться? В чем разница? Вы ведь тоже ломаете чьи-то жизни. Чем это хуже смерти?
Эти слова эхом отдавались в сознании Джеймса. Он смотрел на человека перед собой и видел не монстра, а бездну, которая когда-то была человеком.
— Как ты провернул смерть Челси Хэнсен? — детектив перевел тему разговора чувствуя, что в противном случае сорвется на Миллера. — У тебя были сообщники?
Тот потер переносицу, притворяясь, будто устает от этого разговора.
— Серьезно? Это то, о чем вы хотите поговорить сейчас? Обо всех этих скучных деталях расследования? — вздохнул Гэри, однако, видя, что его манипуляция не имеет воздействия, продолжил: — Я узнал о фиброксаноле от Боумана. Я тайком выяснил про его деятельность, связав показания пациенток и сплетни о новом наркотике на улицах. Мне не составило труда связать побочные эффекты фиброксанола и этого «фиксала».
— Вы были заодно?
— Упаси Господь, да ни за что, — на мгновение Миллер замолчал, придавая себе оскорбленный вид. — Я что, похож на мерзкого распространителя дури? Простите, детектив, но у меня все же есть принципы…
— Так что ты сделал с Челси? — холодно прервал его детектив, не сводя взгляда.
— То же, что и со всеми остальными. Я использовал конфискованный у Боумана фиброксанол, было интересно посмотреть на эффект, и он превзошел все мои ожидания. Но в случае Челси… я так и не понял, как так вышло. Вероятно, из-за того, что я нашел ее обдолбанной настолько, что она даже и звука не издала, пока я резал ее. Я расправился с ней за два дня до моего ареста, бедняжка продержалась достаточно долго, чтобы создать мне алиби…
Он говорил о ее жизни с таким пренебрежением, словно это был не живой человек, со своими чувствами и мыслями, а какое-то насекомое или даже крыса, которых он наверняка с десяток препарировал во время обучения.
— Я и не рассчитывал на такой успех. Надо отдать должное доктору Боуману — он положил глаз на воистину инновационный препарат.
Джеймс молчал. Ему хотелось кричать, бить кулаками по столу, но он оставался неподвижным. Миллер смотрел на него, как хищник, изучающий добычу.