Колбаски, тайны и загадки в безмятежный период
Шрифт:
Пока он размышлял об этих грустных вещах, жандармы принялись за Иваныча. И вот тут допрос выглядел совсем не так, как с Гимли. Казалось, что актёры начинали спектакль с заранее расписанными и хорошо выученными ролями. Словно Иваныч изначально знал, о чём его спросят, а патрульные — что он им ответит, и обе стороны не сомневались в развитии сюжета. Причем то, что толстяк был местным и Пришлым, не имело никакого значения, дело было в чём-то ином. Дарри, судя по тем фразам, которыми жандармы обменялись, вообще решили не опрашивать, резонно предположив, что допроса в контрразведке ему не избежать, ну так и чего сейчас время тратить. Но данные его записали, а как же! Решение по их троице явно уже было принято, и оно было в их пользу, это было очевидно даже ему. И, тем не менее,
Нет, поначалу всё шло так же, как и с ур-бараком: вновь монотонно и как-то механически Фабий поинтересовался уже известными ему именем трактирщика, местом его постоянного проживания и родом занятий, а потом скучным голосом спросил:
— С какой целью вы здесь оказались?
Вид у усатого хозяина гостиницы был самый невинный и очень, очень честный, прямо как у Камня при вопросах о нетипичной бодрости вампира:
— Я сопровождал своих постояльцев к хозяину «Барабана», чтобы помочь им вернуть своё имущество, как оставленное на временное хранение до мятежа, так и награбленное из моей гостиницы после того, как мы вынуждены были её покинуть и перебраться в форт. Мы ведь тогда ещё и не знали про Аркадия, что он обратился в кровососа, чёрта лысого мы бы так сюда попёрлись. Но всё равно, мы рассматривали две возможности. Первая — это что он погиб во время бунта, и не важно, как и от чьей руки, убит ли бандюками, властью, или просто случайной пулей, и вторая, что, он, наоборот, жив, но замешан во всех этих безобразиях, и теперь скрывается. И в обоих вариантах у моих жильцов могли возникнуть трудности с законным возвратом своего добра. В первом случае, если бы прибыл патруль, я бы удостоверил бы их личности и подтвердил, что это мои постояльцы. В какой-то степени именно так и случилось. Также я удостоверил бы их права на обнаруженное здесь имущество.
— Это всё? Случайно не было никаких других целей, желаний или намерений, которые привели вас сюда?
Лицо Иваныча словно подернулось рябью, так быстро менялись выражения на нём. Наконец оно приобрело примерно такой вид, с каким после долгого торга на рынке с размаха швыряют в пыль себе под ноги шапку и кричат «да пропади оно всё пропадом!». Щетиня усы, содержатель гостиницы возопил, энергично хлопнув себя левой рукой куда-то между сердцем и желудком и потрясая правой почти перед носом у Фабия:
— Я же сказал про награбленное из моей гостиницы! Неужто вы думаете, что эти канальи забрали только вещи моих постояльцев, а меня своим вниманием обделили? Конечно же, я хотел узнать, а не осело ли тут и моё добро! Вы зайдите в «Улар-реку», зайдите! Гляньте! Это же всё же, всё же, что нажито непосильным трудом — всё же погибло! Припасы как под метлу вымели-вынесли, инструменты, бельё, посуду… Даже сраная метла, и та пропала! Мебель всю искалечили! Главное — как мне теперь работать, а? Как селить и чем кормить постояльцев? А всё это сотворили прохиндеи, засевшие тут в смуту! И, может быть, Карташка их и посылал грабить мой дом! В любом случае и на ноготь не сомневались, что он по уши замазан и в подготовке мятежа, и самом мятеже!
Фабий демонстративно убрал бланк и карандаш в планшет, и, слегка наклонив голову к правому плечу, вопросительно поднял домиком левую бровь. Все было исполнено с изяществом, однако и с некоторой долей нарочитости. Взгляд обер-ефрейтора был пристальным, но доброжелательно-заинтересованным, и не отрывался от глаз Иваныча, лицо которого было просто-таки иллюстрацией на тему «благородный муж со справедливым негодованием, но достойно встречает удары злой судьбы». Очевидно, что стороны продолжали свою пьесу, но не верили друг другу ни на грош. Видимо, Фабий решил, что в его игре маловато экспрессии, и его сочные губы искривила ухмылка из разряда тех, про которые ещё можно сказать просто «глумливая», но уже напоминающая фразу из судебных протоколов «с особым цинизмом». Выдержав паузу, он очень
— Да? А с какого города Киева вы решили, что «он по уши замазан и в подготовке мятежа, и самом мятеже»? Может, только по той причине, что он был вам как кость в горле? Ну а хули, вы соседи, у него гостиница, у вас гостиница… Только вот он мёртвый, а вы — живой. Оставим в стороне то, что его обратили в вампира. Но до этого-то он мог быть честным жителем Пограничного, которого захватили бандиты. И вот так свалили все вины на его голову, обвинили во всех смертных грехах. Очень удобно, если идешь грабить соседа. Даже то, что в его трактире был опорный пункт, или, как сказал нам почтенный Гимли, даже штаб бунтовщиков, ни о чём нам ещё не говорит.
— Говорит-говорит, — вмешался вдруг в диалог недовольный общим невниманием Рарри. Смешно покачивающиеся косички черной с сединой бороды несколько снижали эффект от воинственно выдвинутого вперёд подбородка. Оба жандарма и даже Иваныч с немалым удивлением воззрились на старейшину. Не то, чтобы про гномов и Полухина забыли, просто ни Фабий, ни Иваныч не ожидали реплик со стороны. Эффект был, как будто на сцену, где Отелло уже готовится задушить Дездемону, выбежала Красная Шапочка и спросила дорогу к бабушке.
— Это каким, интересно знать, образом? — теплоходным гудком прогудел чернявый пулемётчик. Рарри, слушая его, аж прикрыл мечтательно глаза, словно поклонник, внимающий любимой арии в исполнении почитаемой оперной дивы. Видно, старейшина не на шутку впечатлился низким и мощным голосом Байтерякова. Сообразив, что на бис выступления не будет, он открыл глаза, погмыкал и заговорил ниже и басовитей, чем раньше, но всё равно заметно уступая нескладному ефрейтору:
— Да вот таким! Когда выяснилось, что в «Барабане» засели негодяи, форт сразу попытался задавить их огнём. Но только пшик получился. А что, не старались разве сжечь? Пусть гаубицы не дотягиваются, а из гранатомётов? В форте тех же гранатомётов целый склад! И зажигательных гранат к ним полно, что хочешь сжечь можно. А — не получилось, и стало ясно, что там магия поработала. Все выстрелы Созерцающие отвели. Тогда из ротных пятидесятимиллиметровых пытались туда мины кидать. Толку-то? Там мина как граната, а они подготовились — укрепили перекрытия. Хлопает что-то на чердаке у них, но никакого проку. И только потом, когда мы трактир жгли-взрывали при вылазке, увидели, что перекрытия второго этажа в два наката свежесрубленные. За несколько часов такое не сладишь! Значит — загодя готовились! А загодя такое без хозяина ну никак не провернуть. Правильно я говорю, Николай?
Полухин, отошедший за время допроса Иваныча к стеллажам со всякой всячиной, что-то там внимательно изучал. Казалось, он так этим поглощён, что никого не видит и ничего не слышит. Но на вопрос старейшины откликнулся сразу:
— Верно-верно… Аркадий ещё за месяц до мятежа гостиницу прикрыл, говорил, что на ремонт. А это ведь убыток ему немалый, всех постояльцев же заворачивал, только трактир тогда и работал. И так ведь до самого бунта и не селил никого со стороны. Вот тогда, думаю, и спроворили перекрытия. Так что всё и впрямь заранее готовилось. И вот ещё что, обер-ефрейтор… Фраза о грабеже соседа, она ведь в обе стороны работает. Гляньте сюда, — и он протянул жандармам то, что он так внимательно рассматривал на стеллаже. Это была новая простыня, сложенная в несколько раз, верхняя из целой стопки, аккуратно перевязанной шпагатом с кокетливым бантиком узелка. Узел легко развязался даже одной рукой Полухина. Правда, стопка поехала и рассыпалась, но верхняя простыня осталась в здоровой руке старщего унтер-офицера.
— Ну, простыня. И что в ней такого? — недоумённо спросил Фабий.
— Сюда смотри. В угол.
Фабий добросовестно посмотрел и наконец-то увидел. В углу простыни красовался аккуратный черный штамп «Гостиница «Улар-река».
Блондин, сдвигая фуражку на нос, со слегка ошалевшим видом поскрёб у себя в затылке.
— Так что, сложив всё вместе, получаем совсем даже очевидную картину, кто грабитель, а кто жертва, — невозмутимо закончил Полухин.
— Похоже, всё так и есть. Что скажешь, Папа?