Колдовское семя
Шрифт:
Председатель, как обычно, самым последним узнал главную деревенскую новость. Лишь на следующее утро он услышал от доярок про развод, и сразу же поехал в райцентр уговаривать Семёна «не дурить». Вернулся под вечер, злой и мрачный. Чуть не отмордовал Егорку, за то, что тот выкатился на своём «Беларусе» прямо ему под колёса, хотя сам был виноват: выскочил из поворота, чуть не перевернув «Уазик». Егорка, понимая причину председательской злости, попытался задобрить Иваныча, чтоб тот, не дай бог, не начал вспоминать все
– Закури, Иваныч. Охолони манёхо. Сам-то куда летел? Ещё бы немного, и сцеловались бы мы с тобой.
– Я те сцелуюсь! – рявкнул председатель, выхватывая из егоркиных пальцев предложенную ему сигарету. – Колхозу соляру не на что брать!.. Своей зарплатой будешь мне за каждую целовалку рассчитываться.
– Ладно тебе, Иваныч. – Егорка зажёг спичку. Поднёс огонь председателю, потом прикурил сам и с деловым видом продолжил: – Ты поди из-за Сёмки беленишься? Бросил тебя твой верный конь?
– Это ты – конь в телогрейке, – пробурчал председатель сквозь табачный дым – а Семён хорошим водителем был.
– Значит, «был» всё-таки?
– Был, да сплыл. Умыкнула его ветеринарша!.. Вот чуяло моё сердце, не надо было соглашаться к себе её брать – кралю эту городскую. От таких, кроме головной боли, ждать нечего, но в райкоме и слушать не стали… Эх! – с досадой сплюнул председатель, махнув спрятанной в горстку сигаретой.
Егорка тоже печально вздохнул:
– Жалко, что они с Устиньей деток не нажили. Никуда бы тогда Сёмка не делся. А так – свободный, как ветер. Гуляй, куда хочешь!
– Ох и дурень ты, Егор. А ещё в армии служил, присягу давал!
– А чё мне эта армия? Ума что ли прибавила? Наоборот, последние мозги под каской усохли. В караулы через день летать!
– Да у тебя хоть под каской, хоть без каски, они уже усохшие были. Раз мужик женился, дал клятву Богу и жене своей, то и держи своё слово. Детей воспитывай и поднимай, а иначе незачем было женилку из штанов доставать.
Егорка хихикнул.
– Ну так Сёмка достал – и чего? Деток то, не получилось у них. Или он думает, что с этой Дайной получится? Дурак! Да Устинья эту щепку одной своей косой перешибёт!
Иваныч вздрогнул при последних егоркиных словах и нервно затянулся.
– Заткнись, малохольный, накаркай мне ещё!.. Деток не нажили, потому что Устинья так захотела – чуяла видно, что Сёмка может слабину дать. Она баба умная.
– Да ведьма она! – взвизгнул Егорка, поперхнувшись дымом. – Приворожила она Сёмку, за это Бог детей и не дал!
Председатель наигранно замахнулся в егоркину сторону.
– Ща как врежу по твоей каске с усохшими мозгами! Наслушался баб бестолковых, помело!
– А чего?.. Все знают, что она ведьма. Вон, каменьев по ограде каких натаскала – мне не поднять! И Сёмка говорил, что не знает, откуда эти булыжники во дворе взялись. Только колдовской силищей можно эти куски от Гремучего камня до ограды дотащить. И бабка её колдовала…
– Закройся! –
– Не, я сам ходил смотреть, – оживился Егор. – Прожилки на тех камнях такие же, какие по всему Гремучему камню идут. И цветом схожи – в чёрную крапинку. Я больше нигде по округе таких не видел.
– Не, ты только погляди на него, – удивился председатель. – Выходит, ты только с виду бестолковый, а сам как Шерлок Холмс ползаешь с лупой по дворам и рисунки на камнях разглядываешь?
Егорка застонал от смеха:
– Как кто, с этой самой заэтой ползаю?
– Да иди ты! – смущённо заулыбался Иваныч, махнув рукой. – Книжки читать надо, а не за бабами в банях подглядывать.
Председатель затоптал бычок в пыль и поднял глаза на Егорку. Тот стоял, отвернув лицо, но полыхающие малиновым цветом уши выдавали его с головой. Иваныч легонько толкнул молодого тракториста в плечо, подначивая:
– А покраснел-то как.
– И чего я покраснел? – нахмурился Егорка и опустил взгляд. – Я всегда такой, это обветрило.
– Ладно, обветренный, поехал я. – Сказал председатель, словно оправдываясь. – Спасибо, что развеселил меня манёхо, а то б я щас на ком-нибудь из своих сорвался.
– Да кушайте с маслом! – расшаркался Егор – Обращайтесь, коли потребуется. – Он с улыбкой поклонился, разведя руки в стороны. – Егорка всё стерпит, – неожиданно добавил он голосом, точь-в-точь похожим на председательский.
– А ну, как ты там меня? – удивился Иваныч, возвращая ногу с приступки кабины обратно на землю.
– Та ладно, – снова покраснел Егор – Я почти всех в деревне так могу. В поле поговорить не с кем, вот и вспоминаешь.
– А ну-ка Ермилыча?
– У-у, семя колдовское! Житья от вас нет! – скопировал Егорка голос главного деревенского ворчуна.
– Во, даёт! Ну ей богу – Ермилыч!.. – поразился председатель – Ой, недоглядел я тебя, Егорка, – улыбнувшись, погрозил пальцем Иваныч, садясь за руль.
Устинья весь день готовилась. Наступал последний вечер перед солнцеворотом. Впереди самая короткая ночь, принадлежавшая Живе и Купале, но сила тёмных богов этой ночью была неизмеримо сильнее. Если правильно позвать, то откликнется всё Марьино царство – сегодня его граница ближе всего к царству живых.
Вчера Устинья вытропила зайца, а сегодня днём подстрелила из дедовой берданки чёрного ворона, отойдя далеко за околицу, чтобы никто не услышал выстрела.
Собрав всё необходимое, она вышла во двор и оглядела высокий дощатый забор: не виден ли где вихрастый чуб мальца, и не пристроился ли у какой из щелок любопытный глаз соседки. Уверившись, что за ней никто не наблюдает, Устинья поставила небольшой мешок у калитки и обошла по кругу все торчащие из травы камни в ограде, присаживаясь над каждым, как над дыркой в нужнике: задирая подол и широко расставляя ноги.