Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Нестеров Антон Викторович

Символика следующей, седьмой строфы, озаглавленной «Благословение», где новобрачные уподобляются паре лебедей, достаточно прозрачна: лебедь – символ супружеской чистоты и верности. Важно и иное – лебедь связан с водой, а через воду – с Луной, которой астрологи, в частности, приписывали качество «влажности». Начиная с этой строфы огненные, солнечные мотивы в «Эпиталаме» постепенно уступают место мотивам водным, что позволяет ввести (теперь, когда совершен брак!) «классическое» сравнение Невесты с Луной, встречающееся в девятой строфе. Но этому предшествует описание свадебного пира, причем подчеркивается его едва ли не раблезианская избыточность, тоже «аранжированная» водными мотивами, ассоциирующимися с невестой, – благодаря чему изобилие на пиршественном столе становится своеобразной «проекцией» атрибута плодородия, которым наделяется в брачных обрядах невеста:

The tables groane, as though this feastWould, as the flood, destroy all fowle and beast.

And were the doctrine new

That the earth mov'd, this day would make it true;For every part to dance and revel goes.They tread the ayre, and fal not where they rose.Though six hours since the Sunne to bed did part,The masks and banquets will not yet impartA sunset to these weare eyes, a Center to this heart[Столы

ломятся, как будто этот пир,/ Подобно потопу <задался целью> извести всякую птицу и зверя./ И будь <верна> новая астрономическая доктрина/ О том, что земля вертится, этот день послужил бы ее доказательством,/ Ибо все принялись за танцы и веселье./ Они кружились в воздухе, и падали наземь не там, где поднялись./Хотя уже шесть часов, <с тех пор> как солнце отправилось на ложе,/ Маски и пиршества все еще не дают/ Заката этим усталым глазам, которые есть центр <притяжения> этого сердца].

Упоминание здесь «новой астрономии», астрономии Коперника, санкционирует отказ от «солнечного кода», который ранее на протяжении всей «Эпиталамы» распространялся не только на жениха, но и невесту – и в следующей строфе невеста наконец уподобляется Луне:

Know that if Sun and Moon together doeRise in one point, they doe not set so too;Therefore thou maist, fair Bride, to bed depart…[Знай, если Солнце и Луна вместе/ Встают в одной точке, они не заходят вместе./ Поэтому ты должна, прекрасная Невеста, отправиться в постель…]

Десятая строфа – «Вход жениха к невесте» – занимает особое место в нумерологическом конструкте, выстроенном Донном внутри «Эпиталамы». Как пишет Агриппа Неттесгеймский: «Десятерица, или декада, есть всечисло, число вселенское, завершенное, означающее ход всего сущего: за пределами десятерицы мы можем вести счет не иначе, как повторением <простых чисел>, она же содержит в себе все числа [460] … Число сие есть число, движущееся по кругу, будучи единством, [461] из которого оно берет начало, оно же есть конец, и совершенство всех чисел». [462] Из этого истолкования десятерицы становится понятным, почему именно десятая строфа избрана для кульминации «Эпиталамы», а заключительная, одиннадцатая строфа становится пожеланием «Доброй ночи» новобрачным.

460

Комментаторы Агриппы часто приводят в связи с этим утверждение математика-платоника Теона из Смирны (1-я пол. 2 в.) «Декада завершает ряд чисел, ибо вмещает в своей природе чет и нечет, покой и движение, добро и зло». Theon 2.49.

461

Имеется в виду ряд: 1 + 0=1; 1 + 2 + 3 + 4 + 5 + 6 + 7 + 8 + 9+10 = 55; 5 + 5 = 10; 1 + 0= 1.

462

Three Books of Occult Philosophy, written by Henry Cornelius Agrippa of Nettesheim. Llewellin Publications, 2000. P. 287.

Развитие образов «Эпиталамы» в этой заключительной строфе предопределено астрологическим контекстом. 1 января 1614 г., вскоре после свадьбы, наступает новолуние, т. е. соединение Луны с Солнцем, и на время Луна становится не видна в слепящих солнечных лучах. Для планет подобное положение астрологи называют «сожжением», и хотя по отношению к Луне, являющейся светилом, этот термин в астрологии не употребляется, Донн развертывает здесь целый ряд «огненных» метафор, чтобы подчеркнуть: с заключением брака пятно развода, лежащее на невесте, сгорит в славе нового супружества: [463]

463

Whiles, David. Shakespear's almanac: A midsummer night's dream, marriage and the Elizabethan calendar. Woodbridge, Rochester, 1993. P. 78.

Fire ever doth aspire,And makes all like it selfe, turns all to fire,But ends in ashes, which these cannot doe,For none of these is fuell, but fire too.This is joyes bonfire, then, where loves strong ArtsMake of so noble individual partsOne fire of foure inflaming eyes, and of two loving hearts.[Пламя, вечно алчущее/ И все превращающее в себя самое, обращая это в огонь,/ Но кончающееся пеплом; этим же <двум> сие не суждено,/ Ибо никто из них не есть топливо, но лишь огонь./ Это костер радости, в котором усилия любви/ Образуют из двух благородных сущностей/ Одно пламя четырех сияющих глаз и двух любящих сердец.]

Выше уже говорилось, что за «Эпиталамой» следует продолжение беседы Идия и Аллофана – тем самым «Эклога» образует у Донна рамочную конструкцию вокруг «брачной песни». Мы уже говорили, что в английской поэзии той поры эклога в первую очередь связывалась с именем Спенсера. Аллюзия на Спенсера нужна Донну еще и для того, чтобы подчеркнуть астрологический код, играющий столь важную роль в его эпиталаме. Дело в том, что «Пастуший календарь» («The Shepeardes Calendar») Спенсера своим названием и структурой недвусмысленно указывал на весьма популярный в Англии астрологический альманах «Календарь пастуха» («The Kalendar of Shepherdes»). [464] Связь эта была декларирована в предисловии Э. К., предварявшем книгу Спенсера: «Что касается основной тенденции и направленности этих эклог, не хотелось бы много о том распространяться: автор сам приложил усилия, чтобы сие пояснить. Очевидно, что в беспокойные годы юности он долго блуждал во всем нам знакомом Лабиринте Любви, и со временем – чтобы утишить и смягчить пламя страсти, и (как свидетельствует он сам) предостеречь юных пастухов… он сочинил XII эклог, каждая из которых соответствует одному из XII месяцев года, и давая им название ПАСТУШИЙ КАЛЕНДАРЬ, он нарекает старым именем новое произведение [здесь – аллюзия на евангельское выражение «вливать новое вино в старые мехи». – А. Н.] ». [465] На параллелизм двух «Календарей» указывали и гравюры, предваряющие каждую эклогу в издании 1579 г., выполненные в манере, близкой к гравюрам в астрологическом альманахе. Более того, важную роль астрологический код играл и в спенсеровской эпиталаме, сочиненной им на собственную свадьбу («Epitalamion», 1595).

464

[Compost et kalendrier des bergiers] The kalendar of shepherdes; the edition of Paris 1503 in photographic facsimile, a faithful reprint of R. Pynson's edition of London 1506. Edited with a critical introduction and glossary, by H. Oskar Sommer. London, 1892.

465

The Works of Edmund Spenser. Ware, Hertfordshire, 1995. P. 418.

У

Донна астрологические аллюзии определяют не только композицию, но и саму «аргументацию» эпиталамы, за счет чего поэту удается избежать двусмысленного контекста, порожденного тем фактом, что браку сэра Роберта и леди Фрэнсис предшествовал скандальный развод.

Чапмэну, чья написанная к тому же бракосочетанию «Освобожденная Андромеда» строилась на мифологическом сюжете (ил. 49), обойти этот «камень преткновения» не удалось. Миф о красавице, принесенной царствующим отцом в жертву морскому чудовищу и обретшей чудесное спасение благодаря Персею, в глазах адресатов поэмы – супругов Карр – был далеко не лучшим выбором: чудовище напоминало о первом муже леди Фрэнсис и вызывало у читателя ассоциации, так или иначе бросающие на невесту тень. Донну в своей эпиталаме удалось «стереть», «сжечь» негативные аспекты старого брака, Чапмэн же невольно подчеркнул их.

При этом натурфилософские мотивы, присутствующие в донновской эпиталаме, близки тем, что разрабатывались художниками той эпохи в свадебных портретах, и являются составной частью общих космогонических представлений, бытовавших на заре Нового времени.

Чапмэн преподнес молодоженам мифо-аллегорическую поэму «Andromeda Libertata» («Освобожденная Андромеда»), читатель которой за историей Персея и Андромеды должен был увидеть молодоженов – сэра Роберта и леди Фрэнсис.

Щекотливая ситуация, связанная с этим браком, требовала особых средств ее «поэтической легитимизации», и Чапмэн в поэме прибегает к особой риторической стратегии, стремясь доказать, что этот брак не только угоден небесам, но предначертан свыше. Чапмэн вводит в поэму сцену, в которой Венера (Киферея) истолковывает Персею его гороскоп:

Loue, makes him valant, past all else desiresFor Mars, that is, of all heau'ns erring firesMost full of fortitude (since he inspires JMen with most valour) Cytherea tames:For when in heau'ns blunt Angels shine his flames,Or he, his second or eight house ascendsOf rul'd Natiuities; and then portendsIll to the then-borne: Venus in aspectSextile, or Trine doth (being conioyn'd) correctHis most malignitie: And when his starreThe birth of any gouernes (fit for warreThe Jssue making much to wrath enclin'dAnd to the ventrous greatnesse of the minde)Jf Venus neere him shine; she doth not letHis magnanimity, but in order setThe vice of Anger making Mars more mildeAnd gets the mastry of him in the childe:Mars neuer masters her; but if she guideShe loue inclines: and Mars set by her sideHer fires more ardent render, with his heat:So that if he at any birth be setIn th'house of Venus, Libra, or the Bull,The then-borne burnes, and loues flames feels at full.Besides, Mars still doth after Venus moueVenus not after Mars: because, of LoueBoldnesse is hand-maid, Loue not so of her:For not because men, bold affections beareLoues golden nets doth their affects enfold;But since men loue, they therefore are more boldAnd made to dare, euen Death, for their belou'd,And finally, Loues Fortitude is prou'dPast all, most cleerely; for this cause aloneAll things submit to Loue, but loue to none… [466] [Любовь делает его храбрым, отодвигая все прочие помыслы и желания,/ Ибо Марс, так заведено, из всех огней небесных/ Более прочих исполнен силой духа (это он вдохновляет/ Доблесть мужей)» – молвила Киферея:/ Когда на небесах <в аспекте, дающим> тупой угол [467] <к другой планете,> сияет его пламя,/ Или он стоит во втором или восьмом доме/ Гороскопа, составленного на момент рождения; и тогда предвещает/ Зло рожденному в этот час: Венера же в аспекте/ <называемом> Секстиль или трин (к Марсу), ослабляет/ Его наиболее пагубное влияние: И когда его звезда/ Осеняет рождение какого-либо правителя (что делает его весьма пригодным для войны/ из-за склонности к гневу/ И величайшему стремлению к риску),/ Если рядом с ним сияет Венера, она не дает проявиться <этим его качествам> в полной мере, но смиряет/ Злобность его гнева, делая Марс мягче,/ И владычествуя над ним в человеке:/ Марс же никогда не владычествует над ней; если она ведет за собой,/ Она склоняет к тому любовью: Марс же, стоя с ней рядом/ <заставляет>/ Ее пламя гореть ярче, <возбуждая его> своим жаром:/ Потому, если он при рождении стоит в доме Венеры, в Весах или Тельце,/ Рожденный в этот час горит и во всей полноте чувствует огонь любви./ И вот Марс следует за Венерой,/ А не Венера за Марсом: ибо напор создан любовью, а не любовь напором:/ Ибо не потому любовь покрывает своей золотой сетью привязанности людские,/ что мужчины настойчивы в проявлении своей привязанности,/ Но любя, они более настойчивы и полны напора/ И готовы на смелые действия, даже на смерть, во имя возлюбленной,/ И потому-то, в конце концов, любовь гордится/ Тем, что над всем возобладает; И в силу этого/ Все сущее подчинено любви, любовь же ничему не подчиняется.]

466

The Poems of George Chapman. Ed. By Phyllis Brooks Barlett. New York, London, 1941. R 316–317.

467

Речь идет об аспекте, называемом в астрологии трин, когда угловые координаты планет составляют 120°.