Колодезная пыль

Георгиев Борис

– Ночка!
– позвал Валентин, вглядываясь в темень.
– Ночь! Пойдём со мной. Ночка!

Но овдовевшая кошечка на зов не вышла. Куда подевалась, непонятно. Когда Валентин возился с костром, сидела под оконцем пристройки, потом исчезла. Ключик для приличия позвал ещё раз, собрал инструменты и потащился к дому, но вместо своей двери отпер дермантиновую стёганку с цифрой пять на медяшке.

– Что мне здесь было нужно? А, ну да, протопить я хотел.

Главное - найти предлог. Терзаемый раскаянием Ключик домой не спешил. Вернёшься, полезет в голову всякое разное, ни чай не спасёт, ни Джером; тем более, читать бросил как раз на том месте, где рассуждения о превратностях кошачьей судьбы.

Ключик поставил в прихожей у стены лопату, уронил рядом топор. Оказавшись

в нелепой кухоньке Резиновой Зины, разжёг пламя в хитрых кишочках газового монстра и стал бесцельно слоняться по квартирке товарища Гольц, бывшей стенографистки партийного бонзы. Снял и повесил на рычаг тяжёлую трубку телефонного аппарата; идя в комнатушку, по линялым обоям провёл пальцем; выглянул в окно, улыбнулся. Маленькое окошечко, но всё слышало, видело многое. Деспотической и ревнивой была любовь Резиновой Зины к жильцам дома номер десять по Девичьей улице.

Комнатка без мебели показалась Ключику крошечной: непонятно, как помещался в ней диван-мастодонт, непонятно, зачем держала Зина за шкафом складную кровать. Валентин Юрьевич осмотрел кроватную плоскую раму с надписями на немецком языке, прочёл вслух название фирмы и год: одна тысяча девятьсот тридцать четвёртый. Так это же...

***

В августе сорок пятого Александр Михайлович Ключко, стоя на нижней веранде родного дома, смотрел на верхнюю площадку лестницы, как на высоту, которую следует любой ценою взять. На плечах Александра Михайловича имелись мятые погоны старшего лейтенанта, в петлицах красовались золотые скрещённые пушечки. Фуражку старший лейтенант по случаю жары снял и держал в руке, другою рукою дёргал, безуспешно пытаясь открыть клапан офицерского планшета, - заколодило замок, как всегда не вовремя.

– Я здесь жил до войны!
– раздражённо кричал он вверх.
– Это мой дом, я здесь родился! Ключко моя фамилия!

Верхняя площадка хорошо охранялась - похожая на Ягу старушенция, уперев руки в бока, отвечала пронзительным голосом:

– Где родился, где крестился - это ты жене своей рассказывай, а мы здесь прописаны.

Из-за плеча костлявой ведьмы трёхголовым змеем выглядывали соседи, наперебой доказывая друг другу, что это немыслимо, и без того набит второй этаж до отказа, а если поналезут всякие довоенные товарищи, то и вовсе дело будет швах. При упоминании о погибшей в первые дни войны жене Александр Михайлович захотел прямо тут же пойти в атаку и всех, кто окажет сопротивление, с высоты сбросить, а точнее - спустить с лестницы. С пожилыми ведьмами старший лейтенант артиллерии, командир расчёта противотанкового орудия, не стал бы связываться, однако пару толстых мирных граждан мужского пола могли пострадать, если бы не случилось на нижней веранде явления. Скрипнула за спиною старшего лейтенанта дверь, на площадку вышла заморенная женщина ростом Александру Михайловичу по плечо, сухонькая. Её Ключко не узнал, отвернулся, безразлично скользнувши взглядом.

– Шурик?
– проговорила она голосом Маши Вишневской.

С оторопью не сразу получилось справиться. На себя не была похожа милашка Машенька, ничего от неё не осталось, кроме голоса.

– Мам, кто это?
– спросило тощее существо неопределённого пола, неприязненно наблюдавшее из-за дверного косяка, как долдон в офицерской полевой форме тискает мать.

– Ох, Шурочка...
– со слезами причитала Маша.
– Ядвига, доченька! Дядя Саша вернулся... Живой! Помнишь, я тебе...

– Вы там прекратите спектакль!
– подала голос ведьма, наблюдавшая за встречей сверху.
– Живой или не живой, всё равно не пропишется. А всяким вредителям вроде вишнёвой ногохвостки, вообще лучше не высовываться.

Когда в тридцать седьмом году расстреляли мужа Маши Вишневской, Адама, из готового к печати тома энциклопедического словаря срочно исключили статью о нём. Между Вишневецким Иеремией Михайловичем, - князем, украинским и польским магнатом, - и вишнёвыми пилильщиками, - насекомыми отряда перепончатокрылых, - образовалось, как после выдранного зуба, пустое место. От редакционной

коллегии потребовалось невозможное - за час изобрести вставку. Тридцать седьмой год не ограничивал исполнителей одним лишь возможным, требовал невозможных свершений. Редакционная коллегия выкрутилась, сочинила не существовавшую прежде в природе вишнёвую ногохвостку, садового вредителя, вместо выдранного с мясом и кровью Вишневского Адама, фармацевта. Каким образом ведьме стало известно об этой истории - тайна, но мало ли мерзких тайн было тогда, есть сейчас, и будет, по-видимому, до тех пор, пока не иссякнет род человеческий?

– Лучше спрячься, вредительница!
– кричала с верхней площадки ведьма. Прочие соседи молчали, а некоторые спрятались, для того, должно быть, чтобы не оскоромиться.

– Ядвига, я просила тебя присмотреть за супом, - суховато напомнила Маша Вишневская. Когда закрылась за дочерью дверь, она негромко предложила Александру Михайловичу:

– Шура, ты бы мог пока остановиться у нас.

– Ну нет! - сдавленным голосом проговорил старший лейтенант.

Не заботясь об остальных вещах, сложенных во дворе, он взял прислонённую к стене веранды трофейную складную кровать и потащил её по лестнице вверх.

– Куда?!
– кудахтнула ведьма. Соседи за её спиною, видя такое дело, благоразумно спрятались.

– Домой, - коротко ответил старший лейтенант Ключко, поднялся, и на верхней площадке, прямо у открытой двери, стал раскладывать чудо вражеской техники. Трофей пару раз чувствительно ущипнул старшего лейтенанта за мягкое, что сослужило ему хорошую службу: ведьма, услышав такие слова, умолкла. Панцирная сетка заскрипела под тяжестью офицерского крепкого тела, старший лейтенант запаса лёг, подложил под голову руки и спросил: "Ну что, соседушка? Будем знакомиться?" Ведьма проворчала что-то и скрылась в глубине перенаселённой коммунальной квартиры. Командир расчёта противотанкового орудия занял плацдарм.

Внуку дед Шура об этом своём плацдарме рассказывал с удовольствием, а о Сандомире, сколько ни просили, молчал. Так и получилось, что обстоятельства тяжёлого ранения остались неизвестны Ключику, как и причины награждения лейтенанта Ключко орденами Красного Знамени и Отечественной Войны первой степени. На трофейной кровати первое время спал сам дед, потом его сменил вернувшийся из эвакуации Юрочка. Ключик видел замечательную кровать лишь в сложенном виде, за шкафом, а после она затерялась и вроде бы стёрлась из памяти, но, как оказалось, не безвозвратно.

– Как же ты попала к Зине? Зачем ты ей была нужна?
– шёпотом спрашивал Ключик, трогая панцирную сетку. Та в ответ пощёлкивала кольцами, попискивала и скрипела пружинами.

Зина вселилась в дом номер десять весной шестьдесят четвёртого. Была она тогда красавицей и гордячкой, с прочими жильцами почти не общалась, при встрече кивала - и только. О ней говорили всякое. И что квартиру в центре города от патрона получила не за стенографию, а в благодарность за иные услуги, и что помогала кому-то в продвижении по партийной иерархической лестнице, и прочие небылицы, которые пересказывать не хочется. Одного греха не поставили в вину ей ни разу даже самые оголтелые злопыхатели - предательства. При всех колебаниях курса Резиновая Зина осталась верна боссу. Когда в начале восьмидесятых того сняли, товарищ Гольц ушла тоже, хоть и не была обязана. Кто любит по-настоящему, изменить не способен. Много было любви в Резиновой Зине; сколько ни отдавала она себя партийной работе, остался излишек - прикосновенный запас. И вот, уже не такая красивая и молодая (не двадцать пять, а сорок с чем-то) осталась Зина инструктором и методистом, работу стала называть службой и заметила рядом с собою немало существ, достойных любви. Одинокую Ядвигу Адамовну, обременённую заботами Екатерину Антоновну, Оленьку Вельможную - деву на выданье, и, конечно, Валентина, сына Юрочки. Последнего баловала и опекала не только она, Ядвига Адамовна тоже, поэтому Ключик обеих считал собственными своими бабушками. Вот только вырос он слишком быстро, и Резиновая Зина, будучи не в силах носить в себе избыток любви, взяла на воспитание собачек: Айнку и Зюську.