Командарм Уборевич. Воспоминания друзей и соратников.
Шрифт:
Вспоминается случай с шофером Юняевым. Однажды вез он Иеронима Петровича из штаба Округа в Дом Красной Армии. Дорога шла под гору, надо было пересечь трамвайный путь. Остановиться бы, а Юняев решил проскочить, да не сумел: трамвай сбил машину. Иероним Петрович вылетел на тротуар, сильно поранился. Это называлось «Чрезвычайное происшествие». Как знать, Юняева, наверно, строго наказали бы, да командующий отказался лечь в госпиталь: пустяшная, мол, царапина, и Юняева приказал не трогать, будто сам виноват.
Главное командование подарило Иерониму Петровичу домашнюю радиостанцию с приемником и передатчиком. Следил он
– Что это за сатана там говорит?
– Это первая сатана на свете, - отвечает он, - Гитлер. Спит и во сне видит, как бы напасть на нас. Нападет-не сдобровать ему!
Наступило 29 мая 1937 года. Нет, не забыть мне этот день никогда. Иероним Петрович пришел с работы веселый, широко улыбнулся и говорит мне:
– Давайте собираться. Едем в Москву. Через день два вернемся. Меня вызывают по делу, а вы немного проветритесь.
А я недавно только побывала с внуком в Москве и отказалась:
– Да нет, поезжайте уж вы одни. Квартира большая, уборки много, вот я и развернусь без вас вовсю.
Уезжал он в веселом настроении, рвался к семье. Набрал кипу книг, весело простился:
– До свидания. Скоро увидимся.
Но так его я больше и не увидела. Прошло два или три дня, пришла к нам в квартиру соседка, говорит:
– Гамарник застрелился.
А я не удивилась этому:
– Не смог, видать, бедняга, терпеть дольше. Давно его мучила сахарная болезнь...
В тот день сердце мне не подсказало, что и над Иеронимом Петровичем нависла гроза. Но потом проходит день за днем, а его все нет. Сердце почему-то защемило. Тишина в квартире тяготить стала. Все хотелось, чтобы снова зазвонили телефоны, не знавшие раньше отдыха. Да и сны какие-то снились нехорошие.
И вот к нам на квартиру явились пять человек в гражданском платье. Я забеспокоилась, не хотела пускать их. Но они показали какой-то билет, приказали сидеть на кухне и сторожа приставили ко мне. Целый день до позднего вечера, пока в квартире шел обыск, ныло сердце. К ночи мне разрешили войти в комнаты. Ужаснулась: все разбросано, разворочено, раскидано...
В тот день меня ни о чем не спрашивали. А через день позвали на допрос.
Спросили, что говорил Иероним Петрович о Сталине, как о нем отзывался?
– Как полагается, так и отзывался. Никогда не слышала, чтобы командующий отзывался плохо о начальниках.
– Да что вы заладили? Командующий, командующий. Нет больше вашего командующего!
Как я добралась в тот день домой- не знаю.
В. И. Уборевич-Боровская. О СЕБЕ НЕ УСПЕЛ РАССКАЗАТЬ.
Из рассказов маминой подруги Т. И. Розановой я знаю, что мои родители познакомились в 1922 году на дальневосточном курорте Дарасун. Мама работала там медицинской сестрой, а отец приезжал на лечение после какой-то операции. Потом мама была начальником санитарного поезда в Народно-революционной армии ДВР.
Из ранних детских впечатлений у меня в памяти сохранилось возвращение из Германии. Папа учился там в военной академии, а меня родители определили в пансион. Помню, что там был очень суровый режим - за провинности детей пороли.
В Москве мы поселились в Большом Ржевском переулке. В первые же дни я сдружилась с жившей этажом
Я начала учиться в школе, когда папа был заместителем Народного комиссара по военным и морским делам. Помню, как мама вела меня в первый класс и по дороге наставляла «не задирать нос», так как я ничем не лучше других детей.
С 1931 года папа был командующим Белорусским округом и жил в Смоленске. Мы проводили у него каждое лето - я все каникулы, а мама свой отпуск. Папа возвращался со службы очень поздно, читал часов до трех ночи, а иногда я заставала его в кабинете сидящим над картой с цветными карандашами и сосредоточенно о чем-то размышляющим.
И в смоленской его квартире, как и в московской, было полно книг, журналов - русских, немецких, французских. Не знаю, кого из писателей папа любил больше, но точно запомнилось, что он очень хорошо знал Мицкевича. А мне он читал вслух «Трех мушкетеров», под его чтение я и засыпала.
Когда обращаюсь мыслями к своему детству, не припоминаю ни одного пасмурного дня, вижу все в ярком золотом свете.
Чем отец занимался на службе - такой вопрос у меня почему-то не возникал. У меня был папа, добрый, веселый и ласковый. Я боялась даже признаться, что люблю его больше, чем маму (она была построже со мной).
Он не принадлежал к тем родителям, которые пичкают детей нравоучениями. В моем сознании отложилось, что он очень любил математику. В пятом классе я с ужасом встретилась с задачами о поездах, идущих всякими способами из городов А и Б. По-моему, это самые трудные задачи. А отец объяснял их как-то легко и понятно.
Его приезды в Москву были для меня огромной радостью. О том, что он приехал, я узнавала еще в передней по запаху сигар. Он сразу же начинал задирать меня, дразнить мальчишками, жившими в нашем доме. Играли мы с ним в теннис, и он гордился моими успехами. Почему-то особенно мы любили болтать с ним, когда он принимал ванну. Натянет занавеску, я сажусь с другой стороны, и начинаются разговоры. Рассказывал он о рыбалке, об охоте, о людях, с которыми встречался, о местах, где побывал. Но, как ни странно, никогда не рассказывал о своих походах в гражданскую войну. Мы, дети, распевали «Штурмовые ночи Спасска» и не подозревали, что эта песня имеет прямое отношение к отцу. Он ушел из жизни, так и не рассказав мне о себе. Помню только один случай, когда он нечаянно коснулся своего прошлого, да и то совсем не героического. Я сидела в нашей московской квартире на коврике в столовой и играла в камушки. Папа подсел и моментально обыграл меня. И чтобы утешить меня, пояснил: я, говорит, в детстве пас гусей и имел много времени, чтобы наловчиться в этой игре, состязаясь с другими пастушатами.
3 июня 1937 года застрелился Ян Борисович Гамарник. В комнату, где он лежал, нас с Ветой не пустили. Мы сидели с нею в их гостиной и рассматривали альбомы с фотографиями военных, отмечая черным карандашом тех, кто уже погиб. Не могу сейчас сказать, почему мы это делали, что при этом думали, чувствовали. О том, что случилось с папой, я тогда еще ничего не знала, но теперь понимаю, что мама меня уже подготовляла к восприятию этого известия, говоря, что отец был дружен с Гамарником и у него тоже могут быть неприятности.