Комический роман
Шрифт:
Все, что он видел в зале и комнате, о которой я вам уже говорил, было ничем в сравнении с тем, что он нашел здесь и что получало еще больший блеск в присутствии дамы в маске. Они прошли по богатейшему помосту, каких не видывано с самого существования помостов в мире. Там испанец принужден был сесть в кресло, несмотря на отказ, а дама села напротив него на множестве богатых подушек и голосом, приятным, как звуки клавесина, сказала ему то, что я вам сейчас скажу:
— Я не сомневаюсь, сеньор дон Карлос, что вы не были слишком удивлены тем, что произошло в этом доме со вчерашнего дня; и если это не произвело на вас особенного впечатления, то, по крайней мере, вы могли видеть, что я держу свое слово; и из того, что я уже сделала, можете судить о том, что я могу сделать. Может быть, моя соперница благодаря своему искусству и пользуясь счастьем, что встретила вас первой, полностью заняла в вашем
Сказав это, она сняла с себя маску, и дон Карлос увидел открытое небо, или, если угодно, Небо в миниатюре: прекраснейшую головку на самом стройном теле, какое когда-либо любили; наконец все вместе было божественным существом. По свежести лица ей можно было дать не более шестнадцати лет, но по свободному и величественному виду, которого не бывает у молодых людей, можно было узнать, что ей шел двадцатый год.
Дон Карлос некоторое время не отвечал ей, почти досадуя на даму-невидимку, которая мешала ему отдаться всецело прекраснейшему существу, какое он когда-либо видел, и не решаясь, что говорить и делать. Наконец после внутренней борьбы, которая продолжалась достаточно долго, чтобы обеспокоить госпожу чудесного дворца, он принял твердое решение не скрывать от нее того, что было у него на сердце, — и это было, без сомнения, самым лучшим, что он когда-либо делал. И вот его ответ, который многие находили весьма Странным:
— Я не могу отрицать, сударыня, что для меня самым большим счастьем было бы, если бы я понравился вам и мог полюбить вас. Я вижу, что оставляю прекраснейшую женщину в мире для другой, которая прелестна, быть может, только в моем воображении. Но, сударыня, нашли ли бы вы меня достойным вашей любви, если бы считали возможным, что я могу оказаться неверным? И могу ли я быть верным, если бы даже и полюбил вас? Пожалейте меня, сударыня, не осуждая меня, или, вернее, будем сожалеть вместе: вы — о том, что не можете обладать тем, чего желаете, а я — о том, что не вижу той, которую люблю.
Он сказал это с таким печальным видом, что дама могла заметить, что он высказывает свои искренние чувства. Она использовала все, чтобы его склонить, — он был глух к ее просьбам, и даже слезы не тронули его. Несколько раз она начинала наступать снова; но против хорошей атаки есть и хорошая защита. Наконец она стала бранить его и упрекать,
Сказала все ему, [105] что ярость, Владея чувством, говорит,и оставила его, но не для того, чтобы с ним не видаться, [106] а чтобы заставить стократно проклинать свое несчастье, происшедшее от слишком большого счастья.
105
«Сказала все ему...» — Эти стихи стали пословицей уже во времена Скаррона; писатели (например, Вуатюр) цитируют их, да и сам Скаррон приводит их еще раз во второй части романа (глава XIX: «Два брата-соперника») в несколько перефразированном виде (заменив «ярость» «любовью» и пр.). Установить, кто автор этих стихов, повидимому, невозможно.
106
«...и оставил его, но не для того, чтобы с ним не видаться...» — в подлиннике: «...et le laissa la, non pas pour reverdir». Пословица: «planter un homme pour reverdir» (сажать человека чтоб зазеленел) употребляется, когда кого-либо оставляют и не возвращаются к нему.
Скоро пришла девушка и сказала ему, что он может гулять в саду. Он прошел ряд прекрасных комнат до самой лестницы, не встретив никого, но внизу лестницы, у дверей, он увидел десять человек стражи в масках, вооруженных бердышами и карабинами. Когда он шел через двор прогуляться в сад, столь же прекрасный, как и все другое в доме, один из стрелков стражи, идя в стороне от него и не глядя на него, сказал ему, как будто боясь быть услышанным, что один пожилой дворянин просил передать ему письмо и что он обещал вручить его в собственные его руки, хотя может поплатиться жизнью, если это откроется; однако двадцать пистолей и обещание получить
О страданиях, которые я испытываю с тех пор, как я вас потеряла, вы можете судить, если любите меня так же, как я вас. Наконец я несколько утешилась, когда узнала о месте вашего пребывания: вас похитила принцесса Порция. Она не считается ни с чем, когда захочет удовлетворить свою прихоть, и вы не первый Рено этой опасной Армиды; [107] но я разрушу все чары и освобожу скоро вас из ее объятий, чтобы принять в свои, чего вы будете достойны, если окажетесь постоянным, как я этого желала бы.
107
Рено и Армида — персонажи поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим». Имеются в виду следующие сцены из этого произведения: Армида, прибыв в лагерь крестоносцев, пленила Рено (Ринальдо) и сама полюбила его; она увезла его на далекий остров, где среди волшебных садов Армиды он забыл о высокой цели, которой посвятил себя. Его спасают двое крестоносцев. Армида поднимает против христиан сарацин, однако Рено их побеждает. Тогда Армида сама бросается в битву, но Ринальдо признается ей в любви и объявляет себя ее рыцарем.
Дон Карлос столь обрадовался, получив весточку от своей дамы, — так как был на самом деле влюблен, — что поцеловал письмо раз сто и пошел к воротам сада, чтобы подарить в благодарность тому, кто его передал, свой бриллиантовый перстень. После этого он еще некоторое время прогуливался по саду, удивляясь принцессе Порции, о которой он часто слыхал разговоры, как о молодой и очень богатой даме и притом из лучшей семьи во всем королевстве, и так как он был слишком честен, то получил к ней такое отвращение, что решил, хотя бы с опасностью для жизни, сделать все, что может, для того чтобы выйти из этой тюрьмы.
При выходе из сада он встретил девушку без маски (потому что уже все во дворце сняли маски), которая спросила его, не будет ли ему неприятно, если ее госпожа будет сегодня с ним кушать. Я вам предоставлю самим догадаться, сказал ли он ей, что это ему приятно.
Некоторое время спустя подали ужин или обед, не помню именно что. Порция явилась еще более прекрасная, — я вам недавно сказал: как Цитера; а теперь откровенно скажу вам, для разнообразия: прекраснее дня или зари. За столом она была очаровательной и показалась нашему испанцу такой умной, что он втайне огорчался, что столь знатная дама так плохо употребляет свои блестящие способности. Он принуждал себя быть или хоть казаться веселым, но непрестанно думал о своей незнакомке и горел страстным желанием увидеть ее у решетки.
Когда со стола было убрано, их оставили одних. Дон Карлос молчал или из уважения, или желая дать говорить своей даме первой. Она прервала молчание следующими словами:
— Не знаю, дает ли мне веселость, которую я заметила на вашем лице, возможность надеяться и может ли мое лицо, которое вы теперь видите, заставить вас усомниться в том, что то, которое скрывается от вас, более способно вам внушить любовь. Я не скрываю того, что хотела вам дать, потому что не хочу, чтобы вы раскаивались в том, что получили; и хотя человек, привыкший, чтобы его просили, может на отказ легко осердиться, я не буду злопамятна за то, что получила от вас, если вы искупите это тем, что отдадите мне то, что, я полагаю, более заслужила, чем ваша невидимка. Итак, скажите мне ваше последнее решение, чтобы я, если оно будет не в мою пользу, могла искать в самой себе соображений достаточно сильных, чтобы преодолеть мою любовь к вам.
Дон Карлос ожидал некоторое время, не скажет ли она еще чего; но видя, что она не будет более говорить и что она, опустив глаза, ждала его последнего слова, он последовал принятому решению говорить с нею откровенно и лишить ее всякой надежды на то, что он когда-либо будет ее. И вот как он это сделал:
— Сударыня! прежде чем сказать вам о том, что вы хотите знать от меня, вы с той же искренностью, с какой хотите, чтобы я говорил, чистосердечно откроете мне ваши чувства о том, что я вам скажу. Если бы вы склонили кого-нибудь на любовь к себе, — продолжал он, — и путем всевозможных милостей, которые дама может оказать, не нарушая добродетели, заставили поклясться в ненарушимой верности, не почли ли бы вы его за самого подлого и непостоянного человека, когда бы он не сдержал того, что обещал? И не был бы и я подлым и непостоянным, если бы ради вас оставил особу, которая верит, что я ее люблю?