Комментарий к роману "Евгений Онегин"
Шрифт:
5) Немецкий подвид (гибрид с изрядной долей сентиментализма). Грезы, видения, призраки, склепы, лунный свет. Видеоряд, уходящий в метафизику. Высокопарные чувства, выраженные вялым и туманным языком. В поэзии — идея бесконечного приближения души к смутно осознаваемому совершенству.
6) Предлагаемая учебниками обобщающая концепция, сформировавшаяся около 1810 г.: сочетание «меланхолии» как сути северной (немецкой, «оссиановской») поэтики с живостью и энергией Возрождения (например, Шекспир). Романтическое осознается как «современное и живописное», в отличие от «классического», определяемого как «древнее и монументальное», — такое понимание, кажется, стало конечным продуктом размышлений благонамеренного, но трудночитаемого основателя романтической школы в немецкой литературе Августа Вильгельма фон Шлегеля (1767–1845, совместно с братом Фридрихом, философом, 1772–1829), который был наставником детей мадам де Сталь (ок. 1805–1815). Он помогал
708
Его работа «О драматическом искусстве и литературе» («"Uber dramatische Kunst und Literatur», 1809–1811) была переведена на французский («Cours de litt'erature dramatique», Paris, 1814, 3 vols.) Альбертиной Адриеной Неккер де Соссюр, двоюродной сестрой мадам де Сталь; перевод этот внимательно прочел Пушкин. (Примеч. В. Н.)
7) Романтическая эпическая поэма — произведение, в котором гармонично сочетаются трагическое и комическое, высокое и низкое, святое и нечестивое, метафизические обобщения и натуралистические подробности (ср. с планом ЕО) намеченным в «Посвящении»).
8) «Романтический» как определение стиля, изобилующего живыми характерными подробностями (местный колорит, экзотические пейзажи, национальные особенности, реалистически описанные народные традиции, новые оттенки восприятий, эмоций, смысла и т. д.) и противопоставляемого в таких своих образцах, как проза Шатобриана и Виктора Гюго, расплывчатому туману сентиментализма, например пустословию Ламартина (следует, однако, отметить, что туман и меланхолия, несмотря на свою полную противоположность описанной выше стилистической яркости, тоже вполне «романтичны», и потому-то Ламартин равно фигурирует и среди романтиков).
9) Новый стиль в поэзии, свободный от классицистической строгости и традиционализма, допускающий анжамбеманы, свободные цезуры и другие вольности.
10) Литературные жанры, неизвестные древним.
11) «Современное» в отличие от «древнего» в любом литературном произведении.
Эти понятия во многом пересекаются, и неудивительно некоторое замешательство Пушкина по поводу того, что в строгом смысле слова действительно зовется «романтизмом», — проблема, интересовавшая нашего поэта и его друзей писателей гораздо острее, чем нас сейчас.
В наброске статьи, озаглавленном «О поэзии классической и романтической» (1825), Пушкин обвиняет французских критиков в том, что они запутывают вопрос, относя к романтизму всю поэзию, «ознаменованную печатью мечтательности и германского идеологизма» или «основанную на предрассудках и преданиях простонародных». Он утверждает, что различие между классицизмом и романтизмом может проводиться лишь с точки зрения формы, а никак не содержания. Вот его определение родов романтической поэзии: «Те, которые не были известны древним, и те, в коих прежние формы изменились или заменены другими». По мнению нашего поэта, западноевропейская поэзия в мрачный период средневековья представляла собой в лучшем случае изящную безделушку, триолеты трубадуров. Однако два обстоятельства решительно повлияли на ее развитие: нашествие мавров, «внушивших ей исступление и нежность любви, приверженность к чудесному и роскошное красноречие Востока», и крестовые походы, сообщившие ей «набожность и простодушие, свои понятия о геройстве и вольности нравов походных станов». Таковы, согласно Пушкину, корни романтизма.
В этой же статье, да и не только в ней, Пушкин обрушивается с резкой критикой на французский «псевдоклассицизм» в лице Буало: «Сия лжеклассическая поэзия, образованная в передней и никогда не доходившая далее гостиной <…> мы видим в ней все романтическое жеманство, облеченное в строгие формы классические». Однако в постскриптуме к наброску 1825 г. он хвалит сказки Лафонтена и «Деву» Вольтера, называя их памятниками «чистой романтической поэзии». Не следует забывать, что такие «чисто французские классицисты», как Корнель, Расин и Мольер, стояли в ряду самых любимых пушкинских писателей.
В другом рукописном наброске 1830 г. Пушкин продолжает:
«Французские критики имеют свое понятие об романтизме. Они относят к нему все произведения, носящие на себе печать уныния или мечтательности. Иные даже называют романтизмом неологизм и ошибки грамматические. Таким образом Андрей Шенье, поэт, напитанный древностию, коего даже недостатки проистекают от желания дать французскому языку форму греческого стихосложения [это единственное заблуждение Пушкина], — попал у них в романтические поэты»{138}.
8 …идеал… —
709
Так беспечально хочешь ты отделиться от меня, / Со своими благими фантазиями, / Со своими печалями, своими радостями, / Со всем без горестей сбежать? / Тебя, бегущее, не в силах удержать, / О, моей жизни время золотое? /…/ Погасли радостные солнца, / Что моей юности освещали путь, / Идеалы исчезли… (нем.)
Мадам де Сталь в книге «О Германии», ч. 11, гл. 13, замечает:
«Il seroit int'eressant de comparer les stances de Schiller sur la perte de la jeunesse, intitul'ees „l'Ideal“, avec celles de Voltaire:
Si vous voulez que j'aime encore, Rendez-moi l'^age des amours, etc.» [710]Я последовал ее совету, но не обнаружил ничего int'eressant, ее замечание оказалось совершенно неуместным.
710
«Было бы интересно сравнить стансы Шиллера об утраченной юности, озаглавленные „Идеал“, со стансами Вольтера: Если вы хотите, чтоб я еще любил, /Верните мне возраст любви, и т. д.» (фр.)
Ламартин в ночь написания стихотворения, упомянутого в коммент. к XXI, 10, осенью 1818 г. читал «Чайльд Гарольда» в неполном французском переложении, хранившемся во Всемирной Женевской библиотеке, и в конце концов «[s'endormit] de lassitude, la t^ete sur le volume comme sur le sein d'un ami» [711] (Lamartine, «Vie de Byron», 1865). <…>
XXIV
711
«[Уснул] от усталости, положив голову на книгу, как на грудь друга» (фр.)
4 …Веспер… — По странной оплошности Пушкин называет утреннюю звезду «Веспером» (другое название — Гесперид), хотя это имя вечерней звезды, в то время как правильное название утренней звезды — Люцифер или Фосфор{139}. Всеми этими именами древние называли планету Венеру. В некоторых областях России утреннюю и вечернюю звезду называют «зарницей» или «зорницей» (другое значение: световая вспышка вроде молнии на вечернем небе). (См.: «вечерния зарницы» в элегии Милонова, цитированной в коммент. к XLI, 1–4, и «утреннюю зарницу» в «Анне Карениной» Толстого, ч. VI, гл. 12.)