Коммунальная квартира
Шрифт:
Телеги прибывали ещё почти что целые сутки.
Гришка бросил помогать и только сидел разинув рот с того момента, как в квартиру начали переправлять конюшни. Жеребцы и кобылы без особого энтузиазма поднимались по лестничным пролётам, некоторые с трудом пролезали в дверь квартиры. Ни одного коня внутри Гришка не встретил. Вещей в коридоре и комнатах тоже оказалось не то чтобы много.
И люди куда-то девались. Входили и пропадали. Не все, но почти все.
Князя Гришка так и не увидел. Ни в первый день, ни в последующие триста шестьдесят
Внешние комнаты обставили скромно. До марта им пытались придать некоторый лоск, а потом — наоборот, максимальную непрезентабельность.
В конце октября в квартире разместились люди с оружием. Пришли сами, ни у кого не спросив. Ушли тоже сами, чуть раньше первого же рассвета.
Некоторые — седыми.
Гришкины волосы за этот год тоже поменяли цвет, но не побелели, а посветлели. Ещё не до блондинистых, но довольно ощутимо.
Он не совсем проживал то время. Скорее присутствовал. Мог участвовать в происходящем, но не мог его перекроить. Он пробовал. Не получалось.
Князь так и не появился.
А отец Гришкин был тем ещё сорванцом. Но с манерами. Странными и очень ему несвойственными. Надо было признать, что за жизнь он поменялся в лучшую сторону…
Глава 14
Вторая ночь длиною в год
Во вторую ночь был 1931 год.
Княгиня в ту пору жила в самой большой комнате, где Гришка помнил всегда Инну Михайловну и дядю Васю. Княгиню часто уплотняли, и в результате она оказалась в одной комнате: а в перспективе их с пятилетним Сёмой могли переправить в помещение поменьше, угловое. Их ведь было только двое.
Прекращать быть пятилетним Сёма упорно отказывался. Идея идти в школу с детьми пролетариата в молодости вселяла в него ужас. Уже трижды Сёму проверяли, в последний раз заявилась целая комиссия: но княгиня безропотно предъявляла Сёму, и даже вооружённые стопкой справок с печатями визитёры были вынуждены признать: мальчик малолетний, в первый класс ему идти рано, и, очевидно, в бумагах опять ошибка. Кажется, после последней проверки кто-то даже попал под чистку из-за систематического бардака: ну виданное ли дело, пятилетний мальчик, до стола макушкой не достающий, уже значился уклоняющимся от армии неучем!
Княгиня исправно ходила на службу и даже скрепя сердце освоила сложную премудрость работы телефонисткой. Со времён революции она значилась вдовицей, потому что князь пропал без следа. Но самым загадочным образом по бумагам княгиня проходила вдовой башмачных дел мастера.
Князь шутил, что это потому, что он вовремя переобулся.
Только выходить в нынешний свет, меж тем, желания у него никакого не возникало. Больно диковинно получилось.
Сёма на других жильцов квартиры поглядывал с брезгливостью. Его матери это не нравилось. Она даже пыталась его так и эдак адаптировать к новым реалиям. Водила гулять, показывала разное. Сёма кривил нос.
И проказничал.
То
Княгиня после этого Сёму заставила месяц спать на раскладушке за шкафом большой комнаты, мыться в общей ванной по расписанию и самостоятельно выносить ночной горшок в уборную. И пригрозила даже школой, так что за пределами квартиры Сёма больше не бедокурил.
Но то и дело кислые зелёные яблоки соседей оказывались спелыми манго или диковинными продолговатыми бананами с несъедобной плотной кожурой, из душа бежало парное молоко, а та или иная фуфайка на вешалках колосилась собольим мехом так, что её становилось решительно невозможно ни узнать, ни надеть на выход.
Однажды ещё мешок картошки оброс орхидеями, но за это Сёме тоже влетело.
Хотела его мать взросления и интеграции, но никак не могла справиться. Из-за чего весьма переживала. А князь посмеивался.
Когда он посмеивался, разжалованный в дворники поп Прохор по старой памяти начинал креститься, в особенности если это случалось в ночи, или когда Прохор в уборной. Хотя однажды князь (разумеется, не нарочно!) его таким образом излечил от трёхдневного запора. Жалко, что посреди коридора.
Гришка во всём этом 1931 году получился белым котом. Одна радость — кормили его только мясными обрезками. Хотя на общей кухне княгиня отродясь ничего, кроме макарон, не варила, да и то редко, исключительно ради приличия.
В целом княгиню в квартире любили, потому что она была незаметная, даже неприметная. И считалось, что страдает от чертовщины со всеми наравне.
Глава 15
Третья, самая длинная ночь
Летом 1941 года Сёма вырос, а княгиня ушла к князю на ту сторону навсегда.
Когда начался первый в Москве авианалёт, Сёме было, как обычно, лет пять, а княгиня работала в ночь. Изо всех сил сопротивляющегося соседского мальчонку уволокла на улицу и к метро Лидочка Сомова. То ли из чувства ответственности, то ли рассудив, что с ребёнком её скорее пустят под защиту и место дадут получше.
Той ночью Сёма как-то сроднился с пролетариатом: прошло у него и чувство брезгливости, и ощущение превосходства, и желание издеваться над окружающими. А ещё остался Сёма сиротой. Не придумал князь, как жену официально восстановить, слишком уж много народу поохало над её телом. С тех пор княгиня с сыном общалась только через вентиляцию, да и то лишь после того, как он с фронта вернулся.