Концерт отменяется
Шрифт:
Кирьянов, изобразив свое самое сочувствующее лицо, покачал головой. Я не удивилась – все-таки улика. Понимаю, что могла бы сфотографировать билет на телефон, но я все равно всегда предпочитала физически ощущать вещи в руках. Казалось, так было проще думать, и то, до чего ты бы ни за что не додумался, разглядывая фотографию, в случае тактильного ощущения быстрее приходило в голову. Иногда я задумывалась о том, как велись расследования без современных цифровых устройств, и еще раз благодарила время, что приходится
Что ж, фото – значит, фото. Я еще раз взглянула на появившееся в телефоне изображение билета, после чего снова повернулась к телу погибшего. Его серое пальто не было поношенным, скорее даже – почти новым. Шерсть на манжетах и локтях совсем не была скатана. То же можно было сказать и о брюках – либо их только что купили, либо за ними идеально следили.
«Одет с иголочки, – подумала я. – Да, здесь эта неточная формулировка подошла бы».
Внезапно случилось то, чего я так долго ждала. Важная деталь.
– Владимир Сергеевич, взгляни-ка на его пальцы, – показала я на труп.
– А что с ними? – Полицейский придвинулся ближе. – Вроде пальцы как пальцы. Никаких характерных следов физической работы. Впрочем, – он обвел глазами тело, – с такой одеждой от него этого вряд ли стоило ожидать.
– Посмотри, какие длинные у него пальцы.
Кирьянов нахмурился.
– Тань, твой ход мыслей порой скрыт от меня за семью печатями. – Он покачал головой.
– Они длинные и очень ухоженные. Может, он модель? Кто еще так следит за руками?
Полицейский задумался. Я была права в том, что многие мужчины ограничивались в уходе за руками лишь соблюдением длины ногтей. Здесь же было понятно, что руки этого человека были либо гордостью, либо, если так можно выразиться, его инструментом.
– Да, что-то в этом есть. Может позволить немного сузить круг поисков. Но нельзя не учитывать, что он просто может быть парнем, который следил за внешностью. Как там это называется? – пощелкал пальцами Кирьянов.
– Метросексуал, – подсказала я.
– Точно. Это слово, знаешь ли, в мой активный словарный запас не входит.
Толпа вокруг понемногу рассасывалась. Рабочий день набирал обороты, и надо было идти по своим делам. Меня всегда удивляло, как быстро люди забывают о том, чем занимались, и останавливаются поглазеть. Причем посмотреть захотят многие, а помочь, если это еще возможно, единицы.
«Наверное, при виде бомбы с часовым механизмом часть из них убежит, а остальные будут снимать на телефон, как меняются цифры на таймере», – подумала я.
Сейчас же здесь только лежал человек.
«С ним уже точно ничего не случится».
Тело наконец стали грузить в карету скорой помощи, Кирьянов тоже засобирался в отдел.
– Ты со мной? – спросил он, направляясь к машине.
– Нет, я еще хочу осмотреться, – отозвалась я. – В бар, где вчера был концерт, идти
– Хорошо, держи в курсе. – Кирьянов уже садился в машину. – И по поводу своей задумчивости тоже. Настораживает меня, когда ты такая.
Хлопнула дверь, и полицейская «Веста», медленно вырулив из-за припаркованных автомобилей, покатилась по улице.
Я снова повернулась к зданию и, задрав голову, стала разглядывать фасад. Все окна по той секции, под которой лежало тело, были закрыты.
«Это исключает версию самоубийства при прыжке из квартиры. За собой окно не закроешь и домочадцев не попросишь это сделать. А вот тот, кто его выбросил – если выбросил, – вполне мог затворить окошко».
Еще оставалась крыша, но с нее прыгать было проще всего.
Я обошла дом вокруг. Обычный двор, заставленный машинами, которые, словно шубу с барского плеча, оставили свободной небольшую детскую площадку. Пара мамочек с колясками медленно брели по дорожке, уворачиваясь от путающегося под ногами пса. Он был из тех собак, единственной жизненной целью которых, как всегда мне казалось, было помешать максимальном количеству людей двигаться прямым путем.
Дверь в подъезд была железной и когда-то закрывалась на ключ, однако теперь сиротливо покачивалась на петлях, оставив проем, достаточный для того, чтобы через него беспрепятственно мог пройти суетящийся во дворе пес.
«Что ж, это усложняет задачу, – подумала я. – Значит, в подъезд мог зайти кто угодно и когда угодно».
Внутри было тихо, и, несмотря на незапирающуюся дверь, подъезд производил не самое худшее впечатление. По крайней мере, он не напоминал собой филиал уличного туалета, а это уже немало, смею заметить. Железные двери всех оттенков серого и бордового, бетонные лестницы и мощенные кафелем площадки этажей. Этот подъезд как будто послужил декорацией для всех выпусков программ о работе дежурной части, которая выходила на ТВ со времен моей юности по настоящее время. Двенадцать этажей – это немало, но я решила пройтись до самого верха пешком. Каждый раз меня встречала пустая площадка, на которой все так же молчаливо глазели четыре двери.
Дойдя до самого верха, я не обнаружила ровным счетом ничего. Никаких следов или брошенных вещей, и что самое важное – выход на крышу заперт на большой висячий замок. Он был хоть и старый, но это не значило, что его не могли открыть и потом закрыть. Значит, это убийство, ведь все окна и двери закрыты. Можно было бы снять отпечатки пальцев, но преступник – если только он не полный идиот – наверняка совершал преступление в перчатках.
«Что ж, это неплохой результат, – подумала я. – Его путь вниз начался либо на крыше, либо в одной из квартир. Надеюсь, Кирьянов отправит своих опросить жильцов подъезда».