Концерт отменяется
Шрифт:
– Ну, понятно. Тут стариков, наверное, вообще нет? – сказала я, понимающие кивая.
– В моем доме есть пара-тройка бабушек, – Света поправила что-то в коляске, улыбнувшись младенцу, – но они, по-моему, выходят только в магазин.
Да уж, время лавочек у подъезда прошло. Я помнила, что в детстве, да и потом в юности, ничего из произошедшего во дворе не могло остаться незамеченным. Возле каждого подъезда сидели бабушки, зорко следя как за своими внуками, так и за всеми вокруг. Любой входивший в дом или выходивший из него получал быструю и точную оценку, которая у не очень умелых юмористов в дальнейшем превратилась в простейшие бинарное разбиение «наркоман – проститутка». Шутка, конечно, но, кем бы ты ни был, пройти мимо этих стражей двора было невозможно. Трехглавый пес по кличке Пушок из книги про Гарри
2
Big data – крупные массивы разнообразной информации и специальные инструменты для работы с ней. (Примечания автора.)
– Ну, конечно, высоко тут, – я обвела дом взглядом. – Кошмар, падать оттуда!
– У меня восьмой этаж, – ответила Катя, – и то, когда на балкон выхожу, голова кружится. А с ребенком – так и вообще боюсь.
«Раз она слышала ночью шаги в подъезде, то кто-то явно поднимался еще выше по лестнице, – подумала я. – Надо сказать Кирьянову, чтобы обратили особое внимание на квартиры девятого-двенадцатого этажей».
– Ладно, пойду я, в магазин надо, – улыбнулась я девушкам, давая понять, что разговор закончен.
– Ох, хотела бы я так же пойти. – Света мечтательно закатила глаза. – Так надоело сидеть дома да гулять вокруг. Или пойти в какой-нибудь бар…
– Кстати. – Я уже собралась уходить, но снова повернулась к ним. – Какой тут ближайший бар?
– «Техас», если я не ошибаюсь. – По лицу Кати было невозможно понять, жалеет она о том, что не может куда-то пойти, или нет. – Но там, насколько я слышала, не очень хорошо.
– Почему?
– Да вроде и кухня так себе, и, знаешь, контингент… – Катя сделала неопределенный жест рукой, мол, и так понятно.
– Хорошо, спасибо!
Я развернулась и направилась к выходу из двора. К этому моменту солнце поднялось еще выше, так что улица выглядела веселее. Тело увезли, толпа зевак почти рассосалась, и о случившемся напоминала лишь полицейская машина да потемневшее пятно на асфальте.
«Как же быстро жизнь возвращается в обычное русло», – подумала я.
На перекрестках ничто не напоминает о попавших в аварию. Лишь иногда – букетик цветов, закрепленный на столбе. Да и тот остается там ненадолго. Особенно за городом на трассе то тут, то там встречаются эти забытые всеми памятники и столбики с фотографиями. Когда-то это место было сосредоточением чьего-то горя. А теперь вокруг тишина, нарушаемая только проезжающими мимо машинами. С каждым новым днем все эти следы последних мгновений чьей-то жизни желтеют, ржавеют, сползают на обочину, а то и вовсе падают на землю. Значит ли это, что люди забыли? Конечно нет. Но человеку свойственно сначала во всеуслышание заявить о своем горе, а потом, когда уже не останется сил или средств поддерживать его для всех, спрятать его глубоко в себе, как одно из самых дорогих сокровищ. Чтобы иногда возвращаться к нему и снова испытывать жалость к себе.
Да, меня многие называли циничной. Говорили, что, мол, горечь по какому-либо событию – это не то, чему человек может противиться. Говорили, что это чувство сильнее всех остальных. Я же всегда отвечала, что у меня нет возможности постоянно чувствовать себя плохо. Я должна жить дальше, работать – от меня многое зависит. Я не могу оправдывать себя тем, что у меня плохое настроение, горе или что-то еще. Всегда, чтобы ни случилось, я должна двигаться вперед.
И я двигалась. Оставляла позади потерю друзей, неудачи в расследованиях, мелкие неурядицы, но в глазах других продолжала оставаться только лишь циником, или «черствой девкой».
Еще раз окинув взглядом дом, я сверилась с картой в телефоне, поняв, что до бара «Техас» мне идти минут десять, после чего перешла на другую сторону дороги. Здесь я оказалась в тени магазинов, сейчас только начинавших свою работу. Цветочные были для меня просто набором ярких пятен – самые бесполезные из всех. Ну не могу я понять,
Следом шли магазины одежды – здесь было интереснее. Хорошая одежда всегда улучшала мое настроение и уж точно по-разному влияла на окружающих людей. На встречу с бизнесменами и просто состоятельными людьми я старалась подбирать дорогие аксессуары, зная, что они обратят на них внимание. Если же предстоял разговор с обычным человеком с зарплатой чуть выше прожиточного минимума, аксессуар (да и вообще любая дорогая одежда) был абсолютно бесполезен. В лучшем случае о стоимости этих вещей человек ничего не знал. В худшем – мог счесть меня зазнавшейся мажоркой. Так что я не покупала вещи просто потому, что могла их себе позволить. Хотя, конечно, иногда – особенно после гонорара за успешное расследование – взгляд падал на какую-нибудь дорогую сумку, и я не могла устоять.
Но за ненужными мне цветочными магазинами и изредка необходимыми магазинами одежды шли те, взаимодействие с которыми было наполнено для меня самой большой страстью и самым большим разочарованием. В работе они мне не пригождались, а в жизни, можно сказать, только мешали. Так что любовь к ним я не афишировала, в редкие моменты жизни наслаждаясь ей в гордом одиночестве.
Булочные. Запах сдобы и корицы так и манил зайти и купить что-то, чтобы потом бесконечно жалеть о сделанном выборе. Все эти пирожки, ватрушки, сочники, штрудели, синнабоны и прочие фантастические изделия пекарского искусства как будто только и ждали, что я пройду мимо. Точнее, как раз не мимо. А я раз за разом сражалась с собой, выдерживая долгие объяснения внутреннего голоса, выслушивая его за и против. Первых было больше, но вторые – сильнее. И все же иногда я поддавалась, хоть потом и успокаивала совесть увеличенным количеством подходов в спортзале. Сейчас, несмотря на то что торопиться было некуда, я все равно, стиснув зубы и стараясь не вдыхать дурманящий аромат свежей выпечки, прошла мимо.
До бара «Техас» оставалось совсем немного, а поскольку время подходило к обеду, я надеялась, что он уже откроется либо мне придется ждать совсем немного.
Еще один сквер (снова мамочки с колясками), потом через дорогу, в арку (всегда темно и сыро), и справа на стене я заметила порядком потрепанную временем вывеску бара.
Да, судя по внешнему виду, бар «Техас» был не самым кассовым местом. Обшарпанная дверь изо всех сил старалась выглядеть деревянной и стильной, но больше производила впечатление старой и ветхой. К ней вели три бетонные ступеньки, края которых уже обсыпались, натолкнув меня на мысль, что в гололед тут можно легко сломать ногу или шею. Отсутствие хоть каких-либо поручней лишь усугубляло ситуацию. Над дверью располагался козырек, с виду даже не прохудившийся, когда-то стилизованный под навес над салуном Дикого Запада. Как там было на самом деле – кто ж разберет, но в кино он выглядел именно так. Вывеска «Техас», естественно, была выполнена тем же узнаваемым шрифтом.
Поднявшись по ступенькам, я потянула тяжелую дверь. В нос сразу ударил запах пива и чего-то жареного. Выражение «запахло жареным» здесь потеряло свою фигуральность. Глаза после яркого солнца не сразу привыкли к полумраку внутри. Постепенно один за другим стали проявляться очертания квадратных столов, за ними – сцена, сейчас не подсвеченная, а впереди по правую руку – барная стойка. Видимо, бар открылся только что, тишина внутри говорила не только об отсутствии посетителей, но и о том, что еще не включили фоновую музыку. Значит, я первая посетительница. Иначе бы уже что-то звучало, чтобы было не так скучно пить свое пиво и есть гренки. Ну или что там в «Техасе» подают?
Обведя взглядом заведение, я сделала несколько шагов вперед и тут же зацепилась ногой за стул, который с громким лязгом шаркнул по полу. В полной тишине бара звук оказался очень уж внезапным.
– Кто тут? – из-под барной стойки показалась голова парня. – А… Не ожидал, что кто-то так рано придет.
Он выпрямился во весь рост. На вид ему было лет двадцать пять или, может, чуть больше. Довольно высокий и худой, он был тем, кому вполне подходило определение «долговязый». Рыжеватые волосы были всклокочены, как будто их хозяин только что проснулся. Непонятного цвета глаза смотрели удивленно.