Концерт по заявкам (Повести и рассказы)
Шрифт:
— Ну, в этом я не вижу криминала, — сказала я. — Собирали яблоки? Выращивали их? А потом послали в детский дом? Это все вполне, если хочешь, пристойно…
— Пристойно, — согласился Олег. — Кто же спорит? А вы послушайте дальше. Дальше — вот что: спустя какое-то время отец получает ответ из детского дома, дескать, спасибо за вашу заботу, приезжайте к нам, всегда рады, и все такое прочее в том же роде. Тогда он пишет еще одно письмо — на часовой завод в Пензу, или на Горьковский машиностроительный завод, в котором есть цех ширпотреба, или на московскую фабрику «Большевичка», или на ленинградский
— Что именно? — спросила я.
— Что именно? — переспросил Олег. — Часы, кастрюли, куртки, лыжный инвентарь, садовый инструмент, оконная замазка, тес, стекло, шифер, кеды, теплое белье, вязаные свитера, джинсы, обои, транзисторы, обивочная ткань, электрические утюги, все, что хотите, всего не перечислить. У отца имеется точный список предприятий нашей страны, спросите его, в каком городе производят чайники со свистком, в каком самая лучшая копченая рыба и в каком хорошие тренировочные костюмы, он вам сразу же ответит и никогда не ошибется…
— И что же? — спросила я. — Чего он добивается такими вот письмами?
— О! — воскликнул Олег. — Результаты самые что ни на есть! Нам шлют посылки то из Хабаровска, то из Пензы, то из Новосибирска, то из Адлера. Недавно, например, мы получили из Сочи посылку, инжир и чернослив…
— У вас в вазочке на столе был чернослив, — сказала я.
— Вот-вот, он самый. Посылки идут со всей страны в наш адрес, пишут нам и школьники, и рабочие, и ветераны, дескать, какие Праховы самоотверженные, хорошие, благородные… Просят советов, как жить, как сделать так, чтобы стать такими же, как Праховы, и все в том же роде. А тут еще столичная газета прославит, заснимет всех в саду, на прогулке, еще где-нибудь…
— Газета не прославит, — прервала я Олега.
Олег прищурил один глаз.
— Вы не обратили внимания, как я вас встретил?
— Нет, а что?
— Я спросил сразу, не из газеты ли вы?
— Верно, — подхватила я. — А твой отец притворился, будто бы и слыхом не слыхал ни о какой газете…
— Конечно, а сам-то уже все расписал, изучил сверху донизу, все ждал, когда же наконец московские корреспонденты отзовутся!
— А ребята как относятся? Твоя сестра и брат?
— Сестра так же, как и я, ей это противно до чертиков. А Валерик младше нас и какой-то такой равнодушный. Ему все до лампочки. Скажем, прислали нам теплые свитера, или грецкие орехи, или изюм, или пластинки, вот и хорошо, он и не задумается ни разу, почему, за что прислали, за какие такие заслуги.
Я мельком глянула на часы. Было уже около одиннадцати.
— Слушай, Олег, — спохватилась я. — Как ты домой будешь добираться?
Он махнул рукой:
— Как-нибудь, не беспокойтесь.
— А дома что сказал, куда идешь?
— Сказал, что к товарищу. Отец никогда не цепляется, идешь, ну и иди, он не против, отпускает…
Олег порылся в кармане куртки, вынул газетный лист.
— Смотрите…
Это была местная газета.
Стертый снимок на второй полосе, однако можно все-таки разобрать пионеров, окруживших какого-то человека.
Внизу подпись:
«Завуч 27-й
— Я тут тоже, — сказал Олег. — Только меня не видать, в заднем ряду.
— В самом деле, ничего не видно, — сказала я.
— Я стоял и слушал отца и не знал, куда от стыда деваться, — продолжал Олег. — Можете себе представить? Говорит о том, каким следует быть — правдивым, честным, беречь честь смолоду, благородным, ну, в общем, сами понимаете, что он такого еще мог наговорить. Кто-то из ребят спросил его, правда ли, что он был сыном полка. И он, я просто удивился, как это у него так получается, он ответил: «Что теперь об этом толковать? Многое есть что вспомнить». И начал рассказывать о всяких военных подвигах, — и, представьте, так рассказывает, что можно подумать, это он сам все эти подвиги совершил…
— Ловкий он у тебя! — не выдержала я. — Просто на редкость ловкий…
— Еще бы, — ответил Олег. — И знаете, ведь вот оно как, одно цепляется за другое, сегодня его в нашей газете засняли, завтра письмо послали в московскую газету, послезавтра его на торжественное собрание приглашают, в президиум, а бывает, что он и речь толкнет, недавно в нашей школе была традиционная встреча выпускников, так он сам вызвался, чуть не на целый час речь держал…
— О чем?
— О чем хотите, все больше, разумеется, о себе. Как он детей воспитывает, как прививает им правила добра, правды, справедливости, как нужно жить, чтобы все тебя уважали…
Он встал со стула.
— Ну все, вот выговорился, вроде немного легче стало…
— А мне нисколько не легче, — сказала я.
— Почему?
— Во-первых, совестно. Знаешь, есть такое ужасное чувство стыда за другого, совестно за солидного, в летах человека, которого, в сущности, родной сын не уважает, да и уважать, видно, не за что. Потом ругаю себя несусветно, если бы ты только знал, как я себя ругаю!
— За что? — спросил Олег.
— Как это я сразу не сумела разобраться? Почему я верила, безоговорочно верила всему?
Мне вспомнился покойный Еее. Бывало, он говорил: «Нет ничего обманчивей неоспоримых доказательств».
Как это ни парадоксально звучит, но именно так оно и есть, так и не иначе…
И не раз советовал не доверять словам, верить только очевидным поступкам и еще собственным ощущениям.
А каково, если так подумать, было мое ощущение? Каким показался мне Прахов с самого начала?
Сколько я себя ни проверяла, могла сказать только одно: никаким он мне не показался, человек как человек…
Впрочем, едва увидев его и поговорив с ним, я все никак не могла поначалу решить, нравится ли он мне. Не могла, и все тут!
Поистине, чужая душа — потемки…
Теперь, после разговора с Олегом, многое стало ясно. Словно пелена разом упала с глаз, и я поняла, что улыбается Прахов чересчур часто, чересчур ласково, что в голосе его звучат излишне сладкие, медоточивые нотки; как же было не понять его сразу, спрашивала я себя, этого ласкового и в то же время настороженного, одержимого тщеславием человека? Болтливого и стремящегося выглядеть наивным, играющего в простодушного, мягкосердечного простака…