Конец большого дома
Шрифт:
— Это мое горе, зачем рассказывать.
Василий Ерофеевич сел на обрубок дерева у костра и, задумавшись, начал палочкой ворошить оранжевые угли.
— Вот вы вчера говорили, что я болею за вас, за ваш парод… но одним душевным страданием ничего не сделаешь. Один я, совсем один на всю волость, как я могу помочь больным, которые лежат от меня за несколько сот верст? Сердце разрывается, когда я думаю о том, что кто-то умирает в Нярги, или в Болони, или в Хулусэне. А помочь не могу… Был бы в Нярги, когда болела твоя дочь, может, спас бы ее…
Пиапон
— Ты, Харапай, хороший человек, — сказал он. — Ты со всеми нами горюешь — вижу это. Сердце твое болит за нас. Спасай всех больных детей, отцы и матери тебе будут молиться.
— Не надо молиться, я постараюсь спасти людей, их надо свежим мясом, рыбой кормить.
Василий Ерофеевич помог Пиапону выкопать могилу, присутствовал на похоронах и, вернувшись домой, долго сидел, склонившись над тетрадью в черном переплете.
К вечеру в Нярги прикатил на своих лошадях Митрофан.
— Чего ты не появляешься? — набросился он на Пиапона. — Снасть приготовил, можно сразу выставлять. Почему так долго не приезжал?
— Могилы рыл, Митропан, дети умирают от желудочных болезней.
— Много умерло? — снизив голос, спросил Митрофан.
— Много, друг.
Митрофан замолчал, он не знал, как продолжать разговор.
— Свежей рыбы нет. Как твои дети, здоровы?
— Здоровы.
— Вам легче, вы, кроме рыбы и мяса, огородные корни и травы едите.
— Тебе бы почему не есть? Картошка же тебе понравилась.
— Не обо мне разговор, дети болеют. Станут ли они есть?
— Картошку станут есть, она вкусная.
— Где ее теперь достанешь?
— Я привезу тебе мешок, понемногу будешь есть — до весны дотянешь.
— Почему только мне? Во всем стойбище дети болеют.
— Где всем достать картошку?
— Зачем нам твоя картошка? Рыбу нам надо. Снасть я выставлю, на ангалках буду рыбачить, только все это пустое дело — может рыба попасть, может не попасть, как уж повезет. Были бы мужчины, можно было б неводом порыбачить, им уж верно поймаешь.
Митрофан призадумался. Самому ему, видно, не удастся порыбачить, он подрядился возить груз из Малмыжа в Вознесенское и в Чолачи — Иннокентьевну, но в Малмыже найдутся мужчины, которые охотно помогут Пиапону.
— Пиапон, наши малмыжские не рыбачили зимой, не знают даже, как под лед невод закинуть. Но они согласятся тебе помочь.
— Согласятся или не согласятся — нечем ловить рыбу, нет невода у меня.
— А где ваш невод?
— В амбаре большого дома.
— Так возьми.
— Как же я возьму из чужого амбара? Ты Митропан, ничего не понимаешь. Если уходит дочь замуж, то она ужо чужая и не имеет права больше заходить в амбар своего отца. Я вот ушел из большого дома и тоже не имею права заходить и брать из амбара большого дома невод. Понял?
— Может, у кого у другого есть невод?
— Есть, да все хозяева на охоте.
— Пусть жены дадут.
— Женам воспрещается в те амбары заходить, где
— Дурацкие законы! — вдруг рассердился Митрофан. — Люди умирают без свежей рыбы, а невода будут лежать без дела. Ладно, я приеду завтра или послезавтра. Жди меня. Если сам не достанешь невод, то я залезу в амбар твоего отца и возьму невод.
— В чужой амбар только вор может залезть без разрешения хозяина.
— Пусть твой отец назовет меня кем хочет!
«Митропан если скажет — сделает», — подумал Пиапон.
Два дня в ожидании Митрофана Пиапон рыбачил с женщинами ангалкой, поймал немного сомов, несколько небольших сазанов и полную нарту косаток. Женщины стойбища варили уху из свежих косаток и кормили больных.
Храпай все еще не покидал стойбища, он понимал, что от спасения умиравшего мальчика многое зависит в его дальнейшей судьбе, и потому все свободное время уделял мальчику. Больной уже сам садился, разговаривал, ел без помощи матери, но еще вызывал тревогу доктора: слишком он отощал за зиму.
Вечерами Пиапон и Василий Ерофеевич допоздна просиживали за маленьким столиком, рассказывали друг другу о своей жизни. Василий Ерофеевич с разрешения Пиапона записывал в свою заветную тетрадку рассказы нового друга. Пиапон в свою очередь расспрашивал о больших городах, об устройстве «железных лодок» и однажды, услышав о шарообразности Земли, что Земля вертится вокруг оси и кружится вокруг Солнца, несказанно удивился и опять было подумал, что Храпай обманщик, но, взглянув в чистые, ясные глаза друга, должен был безоговорочно поверить, что Земля действительно кругла, что она вертится вокруг оси и крутится вокруг Солнца, хотя не мог представить, как так может быть.
После этого разговора в тетради молодого этнографа появились нанайские названия созвездий, звезд и «Колесо неба» — Полярная звезда.
Митрофан почему-то задерживался и приехал только на четвертый день. Он привез два мешка картошки и при всех заявил, что без разрешения Баосы берет невод из амбара большого дома. Пиапон заблаговременно ушел на тонь помогать малмыжцам долбить проруби, готовить тонь. А Митрофану вытаскивать невод из амбара помогал Василий Ерофеевич Храпай.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Во второй половине марта тайга заметно оживает, будто просыпается от длительного сна. Будят тайгу синички, крохотные синички, они перелетают стайками с дерева на дерево и пищат по-весеннему весело и громко, словно детишки, играющие в пятнашки. Вороны, хриплый голос которых редко разносится по тайге, теперь закаркали на все лады. После зимнего безмолвия и хриплое карканье ворон охотникам кажется весенней песней.
— Всю зиму только наш голос слушали эти деревья, сопки, ключи, теперь вернулись настоящие хозяева, а нам пора уходить домой, к людям, — сказал Токто однажды вечером. — Завтра начнем снимать самострелы, за два дня все снимем.