Конец большого дома
Шрифт:
Токто с Потой не спеша перетащили мясо в один амбар, все снаряжение, таежную охотничью одежду — в другой, вытряхнули из курток пыль, а с ней и все недоброе, что могло к ним прилипнуть в тайге и по дороге. Вошли в землянку и бросились на колени перед центральным столбом.
— Гуси-Тора, спасибо тебе, что позволил нам благополучно сходить в тайгу и невредимыми и здоровыми вернуться. Спасибо тебе, Гуси-Тора, могучим плечом поддерживающий нашу крышу, наше жилье, что ты сохранил здоровыми и невредимыми нашего нового жильца, не подпустил
Потом охотники молились очагу, также благодарили за благополучие в доме, за удачу на охоте. После молитвы Оба взяла у Кэкэчэ завернутого в тряпье ребенка и поднесла к Токто. Токто бережно взял малышку, долго всматривался в крохотное красное личико с нежным мягким рыжеватым пушком, в пухлые губки, на пупырик в середине верхней губы, который нанай считают остатком от птичьего клюва и называют «клювиком».
«Птенчик ты, настоящий птенчик! — мысленно сказал Токто. — Хоть и отпал у тебя клювик, но сохранился пушок. Ты уже не птичка, ты человек, слышишь, ты человек и не должна летать!»
Девочка зачмокала губами, задвигала рыжеватыми бровями, сморщилась и открыла глаза. Черные, как спелые черемушинки, глаза равнодушно скользнули по лицу Токто и опять закрылись. Токто нагнулся и поцеловал дочурку.
— Она всю ночь не спала, ревела, мы думали, животик у нее заболел, — сказала Кэкэчэ со своей нары. — А она отца встречала.
Токто поцеловал опять дочурку.
— Мы все-все сделали, старушки помогали, спасибо им, — сказала Оба. Токто без объяснений понял, что сделали старушки.
— Какое имя дать, думали? — спросил он.
— Сами не посмели думать, дедов и бабушек нет, кто кроме тебя, может дать ей имя.
Пота не отходил от жены и что-то шептал ей на ухо, Идари тоже шепотом отвечала ему. Они улыбались, глядя друг на друга, и не могли отвести глаз.
В фанзе собрался народ, пришли охотники, женщины, дети. Заглянули старый Чонгиаки Ходжер, сын его Гокчао, Дарако Бельды, младшие дети Пэсу Киле — Годо, Молкочо.
— Эти без объятий не обойдутся, — сказал Чонгиаки, недобро поглядывая на Поту с Идари.
— Молодые, влюблены — все такими были, — заметил Дарако Бельды. — Всю зиму не виделись, соскучились друг о друге.
Чонгиаки недовольно засопел трубкой и не ответил молодому охотнику. Разговор перешел на излюбленную тему — таежники стали рассказывать о своих приключениях. Когда сварилось мясо в большом котле, женщины подали на нары в берестяном магаха большие, опутанные паром куски мяса. Поздно вечером гости стали расходиться, успев договориться о завтрашней рыбной ловле. После мясной пищи и юколы всем хотелось попробовать ухи из свежих карасей, талы.
Мужчины разошлись, ушли и дети с подарками — разукрашенными луками и стрелами. Возле очага осталось несколько старух и среди них Кисоакта.
— Муж Кэкэчэ, надо имя дать человеку, — сказала она.
— Счастливое имя надо дать, — ответил Токто.
— Не слушай
Токто вспоминал имена русских женщин и не мог вспомнить. Однажды он слышал, как мужики в Малмыже кричали: «Булка!» Токто не знал, что такое «булка», но если это слово выкрикивали мужчины, то оно достойно быть именем женщины.
— Назовем дочь Булка, — сказал он.
Старушки замерли, переглянулись, потом зашептали, закивали головой. Токто так и не понял — согласны они или не согласны.
— Пусть будет Булка, — сказала Кисоакта. — С этим именем она спокойно проживет жизнь, злые духи не будут знать, что это такое.
Обряды теперь на этом закончились, и все следы рождения девочки, как думали старушки, были искусно заметены.
— Спасибо тебе, мать Годо, спасибо, — поблагодарил Токто Кисоакту. — Не забудем твою помощь, ты теперь как родственница нам.
— Мы сделали все, что смогли сделать, — ответила Кисоакта. — Теперь все зависит от эндури.
Гости разошлись. Токто попросил, чтобы Оба принесла к нему дочку: ему самому нельзя подходить к грязной Кэкэчэ. Когда Оба принесла ему малышку, он уложил ее возле себя и сам прилег. Девочка смешно сморщила пуговичный носик и вдруг заревела звонким голоском. Токто передал ее Обе.
— Гости, видно, прибудут, — сказала Оба.
— Торговцы приедут, кто, кроме них, может быть, — заметил Токто.
На следующее утро Полокан проснулся задолго до рассвета. В окнах домов запрыгали бледные язычки жирника и отсветы пламени в очагах, замелькали тени собиравшихся на рыбалку мужчин. На улице завыли собаки, выли заунывно и мучительно долго, пока кто-то из рыбаков не начал избивать свою собаку. Вой перешел в неистовый лай. Токто с Потой запрягли в упряжку по пять собак, им помогали Оба и Идари, они удерживали распрыгавшихся псов, чтобы те не запутались в постромках.
Одна нарта за другой отъезжали из стойбища, собаки бежали что было силы, пытаясь обогнать мчавшуюся впереди упряжку. Рыбаки подбадривали псов, покрикивали задорно: «Тах! Тах! Смотрите, ворона, ворона! Давайте, жмите! Тах! Тах!» Почти все упряжки одновременно примчались к месту рыбалки.
— Э-э, сколько нас собралось! С такой силой мы сегодня в трех тонях можем закинуть невод, — сказал Чонгиаки Ходжер.
— Верно, — поддержал старика Токто. — Давайте сделаем так: сейчас все вместе продолбим проруби, заведем под лед невод и разделимся на две группы, одна останется вытаскивать невод, другая пойдет на вторую тоню готовить проруби.
Все рыбаки согласились с разумным предложением Токто, и как только завели невод под лед, молодежь села на нарты и выехала на другую тоню. Первый заброс оказался не очень удачным — вытащили всего около полутора сотен крупных желтых карасей.