Конечно, это не любовь

Коновалова Екатерина Сергеевна

— Говори.

— Мне жаль, что так вышло с Холмсом, — сказал он. — Жаль, что он умер.

Гермиона позволила себе вспомнить те страшные доли секунды, когда Шерлок летел вниз с крыши больницы, и слезы сами собой подступили к глазам. Что бы Малфой ни задумал, нельзя дать ему понять, что Шерлок жив.

— Очень своевременные сожаления, — ответила она ядовито.

— Я не хотел такого исхода.

В этот момент Гермиона снова едва не наложила на него проклятье и прошипела:

— Как у тебя только язык поворачивается?!

— Послушай! — Малфой

встал из кресла и подошел к окну, присел на подоконник. — Я испытывал глубокую неприязнь к Шерлоку Холмсу с первых минут нашего знакомства. Когда ты ушла к нему от меня, я его возненавидел, очень сильно…

— Ты идиот, — вздохнула Гермиона, — между мной и Шерлоком ничего тогда не было. Его не интересуют… не интересовали физическая близость и эмоциональная привязанность. Никогда.

— Ты не видела себя со стороны тогда, в его постели.

— В любом случае, — прервала его Гермиона, — к делу это не имеет отношения. Что бы ты ни испытывал, ты фактически убил его. Разговор окончен.

— Подожди! — он вскинул руку в останавливающем жесте. — Об этом я и хочу поговорить. Я много времени думал о произошедшем. О том, как пытался удержать тебя в кабинете, помогая Джейсону завершить дело, как обезоружил. И…

Он сделал паузу, потер подбородок тем жестом, который когда-то позволил Гермионе найти сходство между ним и Шерлоком, потом побарабанил пальцами по стеклу и продолжил:

— Я испытываю отвращение к убийству. Любому. Я не смог убить даже тогда, когда от этого зависела моя жизнь и жизнь моих родных. И то, что я совершенно спокойно, с полной уверенностью в своей правоте способствовал убийству пусть неприятного мне, но живого человека — это нонсенс. Я не мог так поступить в здравом уме.

Гермиона подняла палочку чуть повыше и уточнила холодно:

— Хочешь спеть мне песенку про «Империус»? Не поверю.

— Не «Империус». Послушай, Гермиона…

— Не называй меня по имени!

— Грейнджер, — он вздохнул, — я не пришел бы сюда просто так. Поттер прижал меня к ногтю очень серьезно, поднял старые документы, провел обыск и нашел у меня три десятка запрещенных артефактов и дюжину зелий, а потом как следует подставил. Одно его слово — и меня ликвидируют при задержании как опасного преступника. Мне невыгодно находиться в Британии, но я здесь.

— Я тебе поверила однажды, Малфой. Когда после войны ты убедил меня в том, что изменился, — сказала Гермиона, — не думаю, что хочу верить тебе еще раз. Но я готова выслушать твои соображения.

— Что-то повлияло на меня, — сказал он торопливо, словно опасаясь, что его прервут, — что-то мощное. Это не «Империус» — я бы иначе не помнил своих действий. Это что-то другое. Клянусь тебе, я не стал бы делать то, что сделал, находясь в своем уме.

Он замолчал и отвернулся к окну, заинтересовавшись редкими прохожими.

— И чего ты хочешь?

— Я уезжаю сегодня. Перевел бизнес в Швейцарию, наладил там контакты, вчера закончил здесь последние дела. В Британии мне не отмыть до конца свою репутацию, и оставаться здесь, под

колпаком у Поттера и со шлейфом подозрений ото всех и каждого, я не хочу. Пора обзаводиться наследником, и ему лучше расти там, где никто не тычет его отца в темное прошлое. Так что мне все равно, что здесь будет происходить, но… — Малфой снова взглянул на Гермиону, и она невольно отметила, что он как будто постарел. Двадцатилетним юношей и тридцатилетним мужчиной он выглядел почти одинаково, а теперь, к тридцати пяти, его лицо резко поменяло очертания. Возле рта залегли глубокие тени, нос удлинился, на лбу начали появляться залысины. Щеки впали, под глазами наметились морщины, а на лбу — две поперечные складки. Он стал очень похожим на своего отца.

— Но? — подтолкнула она его.

— Но я бы хотел, чтобы у тебя была информация о том, что произошло.

— Ты мне ее не дал.

Малфой тяжело выдохнул и тихо сказал:

— Я и не могу. Знаешь, есть способ помешать человеку рассказать правду. Но могу дать подсказку — Шеринфорд.

Гермиона медленно подняла руку и коснулась пальцами губ. Снова этот Шеринфорд. Едва она перестала думать о нем, как он возник.

— Откуда ты знаешь про Шеринфорд? — спросила она.

Малфой закусил губу, словно сомневаясь, стоит ли говорить, но все-таки принял решение и произнес:

— Лестрейндж. Больше ничего не могу сказать.

— Больше, пожалуй, и не нужно, — задумчиво ответила Гермиона.

— Тогда, мне пора, — он соскочил с подоконника и протянул руку. Гермиона вернула ему палочку, но не убрала своей. Что бы он ни говорил, Гермиона не была готова расслабиться в его присутствии.

— Мне жаль, что между нам все так получилось, — сказал Малфой, забирая волшебную палочку, — и… прими мои соболезнования. Он мне не нравился, но он был незаурядным человеком.

Гермиона кивнула, не будучи уверенной в том, что сумеет как-то прокомментировать эти слова, и думала, что так и промолчит, но неожиданно для себя сказала:

— Удачи в новой жизни, Драко Малфой. И я надеюсь, что мы больше не встретимся.

Малфой крутанулся на месте и исчез с хлопком, а Гермиона, у которой от напряжения уже начинала болеть рука, обвела палочкой вокруг себя, изменяя заклинания защиты так, чтобы через него могли проходить только Гарри, Рон, Джинни и Шерлок — и никаких незваных гостей.

Усилием воли задвинув размышления о произошедшем на задний план, она приняла душ и легла спать, а наутро в своем кабинете снова вернулась к разговору с Малфоем. Философский вопрос — верить или не верить — она решила не рассматривать вовсе. Если он солгал, в Шеринфорде она не найдет ничего интересного. Если сказал правду — там затаилось что-то опасное. Анализировать первую из двух возможных ситуаций смысла не было, поэтому Гермиона сосредоточилась на второй. Итак, допустим, Малфой сказал правду, он действительно посещал Шеринфорд, возможно вместе с Лестрейнджем, и там кто-то или что-то сумело подействовать на него и внушить определенный алгоритм действий.