Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
В это время объявили нэп, то есть новую экономическую политику, и я вновь переехал в Москву. Сразу открылись магазины и торговля. На рынке появилось все.
Шаляпин тоже был в Москве. У него жил актер Мамонт Дальский[359]. Однажды утром Дальский явился ко мне на квартиру. На пороге крикнул:
– Вот он!
С ним ввалилась целая толпа вооруженных людей в шляпах, в пиджаках, подпоясанных портупеями, на которых висели сабли разных видов, с винтовками в руках. Перед этой невероятной толпой Мамонт Дальский, встав на одно колено,
– Вот он! Мы приехали к нему. Он наш. Если он хочет пить шампанское, то мы разрешаем ему пить шампанское. Мы анархисты. Мы не запрещаем личной жизни человека. Он свободен, но мы его арестуем сегодня… Вы должны ехать с нами к одному миллионеру, который устроил в своем доме музей. Желает укрыться. Мы просим вас поехать и осмотреть картины - имеют ли они какую-нибудь художественную ценность или нет.
Меня окружили анархисты. Повели по лестнице вниз, усадили в автомобиль. Дальский сел со мной, его странные спутники - в другие машины.
Меня привезли на Москва-реку, в дом Харитоненко[360].
Картины были развешаны во втором этаже особняка. Дальский спросил:
– Ну что?
– Это картины французской школы барбизонцев, - ответил я.
– Это Коро, это Добиньи.
Один из анархистов, по фамилии Ге, кажется, тоже артист[361], подошел вплотную к картинам, прочитал подпись и сказал:
– Верно.
В это время внизу во дворе раздались крики, звон разбиваемых бутылок. Анархисты разбивали погреб и пили вино. Вдруг со стороны набережной раздался треск пулеметов. Дальский бросился на террасу сада и бежал. За ним - все другие. Я остался один.
На улице некоторое время слышался топот бегущих людей. Потом все смолкло. Я вышел - вокруг уже не было ни души.
Дома я застал Шаляпина. Он весело хохотал, когда я ему рассказывал о происшествии.
– Я не знал, что выйдет такая история. Ведь это я сказал Дальскому, что ты можешь определить ценность картин «…»
Отъезд
«…» Однажды утром к моему дому на Мясницкой подъехал грузовик. В нем были солдаты. Молодой человек в военной форме позвонил, спросил Шаляпина. Оба о чем-то долго говорили.
Шаляпин пошел одеваться и сказал мне:
– Едем!
– Куда?
– спросил я.
– В банк на Никольскую.
На Никольской Шаляпин, молодой человек и я вошли в банк.
Вскоре молодой человек крикнул солдатам:
– Сюда!
И солдаты стали выносить на грузовик небольшие, но тяжелые ящики, держа их вчетвером. Погрузка длилась довольно долго. Мне надоело ждать Шаляпина, и я ушел…
Он не пришел в тот день ко мне. А через день я узнал, что он уехал в Петербург, и я долго ничего о нем не слышал. А через некоторое время жена его, навестив меня, сказала, что он уехал на немецком пароходе из Петербурга за границу… «…»
* * *
Однажды
Ночью, в четыре часа, раздался звонок. Кузнецов, одетый в егерскую фуфайку и кальсоны, отворил дверь.
Ввалилась толпа матросов с винтовками. Один из них спросил:
– Золото у вас есть, товарищ?
– Золото, - рассмеялся Кузнецов, - золото есть… в нужнике.
Я тоже вышел к матросам. Один из них сказал:
– У вас, говорят, товарищ Коровин, Шаляпин был. Мы его петь к нам хотели позвать… Вот, видать, что вы нас не боитесь. А то, куда ни придем, все с катушек падают, особливо барыни:
– Бзура, - обратился он к другому матросу, - съезди, подбодри-ка белужки с хренком, да балычка захвати, да «Смирновки» не забудь. Угостим товарища Коровина.
Он пристально посмотрел на Кузнецова и, обернувшись ко мне, сказал:
– Да ты врешь… Ведь это Шаляпин…
Кузнецов, который был огромного роста, от души смеялся «…» Матросы смеялись тоже:
– Вот это товарищи, это народ. Артисты потому.
Потом пустились в пляс, припевая:
Чики, чики.
Щикатурщики…
Вдруг - переполох.
– Едем, - вскричал вбежавший матрос.
– Едем скорей, Петровский дворец грабят.
– Ах, сволочи! Прощай…
На ходу один приостановился перед Кузнецовым и пригрозил кулаком:
– А врешь, ты - Шаляпин! Погоди, попадешься на узкой дорожке. Царю пел, а матросам не хочешь!… - и побежал вслед за остальными.
* * *
Месяца через два после отъезда Шаляпина ко мне пришел какой-то красивый человек с наганом за поясом и, затворив двери, тихо сказал:
– Я вас знаю, а вы меня не знаете. И не надо. Поезжайте за границу, и скорей. А то не выпустят. Послезавтра выезжайте. Я вас в вагоне увижу.
Я поехал к Малиновской, которая управляла государственными театрами[362]. Она мне сказала:
– Поезжайте. Вам давно советовал Луначарский уехать.
На Виндавском вокзале меня, сына и жену[363] посадили в вагон с иностранцами. Проехав несколько станций, я увидал того человека, который у меня был утром. Он не показал вида, что меня знает.
Наступила ночь. Мой неизвестный благодетель подошел ко мне и, наклонившись, тихо сказал:
– Какие у вас бумаги?
Я отдал ему бумаги, которые у меня были.
– Не выходите никуда из вагона.
Недалеко от границы он позвал кондуктора, и тот взял наши чемоданы. Поезд шел медленно, и я заснул. Когда я проснулся, чемоданы были снова на месте. Поезд подходил к Риге.