КонтрЭволюция
Шрифт:
Договорить Буня не успел. Его прервали. Какие-то странные, резкие звуки раздались то ли из-за стены, то ли вообще из мощного стенного шкафа.
— Это еще что такое? Ремонт какой-то? Здесь же должна быть идеальная звукоизоляция, — возмутился Фофанов.
— Ох, кажется, я догадываюсь, что это такое! — вскричал вдруг Буня. — Да, скорее всего, так оно и есть! Как удачно получилось, что я оказался здесь! Смогу вас друг другу представить.
— Представить? Кого? Кому? — Фофанов был изумлен.
И тут стенной шкаф с пронзительным скрипом открылся, и оттуда
— Григорий Ильич, позвольте вам представить: это хирург, хирург Тартаров, — представил пришедшего из шкафа Буня.
— Нейро, нейрохирург! — строго поправил Буню зеленый.
— Ну да, да… Конечно, различие ощутимое, — сказал Буня.
— Особенно в заработной плате! — подняв палец, уточнил Тартаров.
— Различие большое — и учиться дольше и труднее…
— Не каждый сможет!
— И квалификацию сложнее получить… и степень…
— Никакого сравнения. Все в квадрате!
Фофанов сидел в своем кресле и смотрел на происходящее безрадостно.
— Так я и знал, что этих шкафов надо опасаться, — сказал он. — Думал, недаром нам так много их понаделали, да еще таких глубоких. Зачем они? Ясное дело, не просто так. А именно для всяких гэбэшных штучек: подсматривать, подслушивать, отслеживать… Не сомневаюсь: если в шкафу заднюю стенку снять, за ней такое обнаружится! Говорят, нельзя за нашим братом, членом ПБ, слежку устраивать. Но это официально нельзя. А в действительности для этого спецотдел есть, которого официально нету.
— Видите ли, Григорий Ильич, — откашлявшись, торжественно сказал Буня. — Михаил Илларионович Тартаров — он вообще-то не имеет к названному вами ведомству никакого отношения… ну, разве что самое косвенное…
— Очень, очень косвенное! — кивал головой нейрохирург.
— Да, да, он врач, медик, он клятву Гиппократа давал!
— Знаю я эти клятвы, — ворчал Фофанов.
Нейрохирург проигнорировал эту реплику, сказал решительно:
— Не будем терять времени. У нас его не очень много.
— Прямо скажем, мало у нас времени! — подтвердил Буня. И жестом пригласил нейрохирурга присесть. Тот важно кивнул головой, подтащил стул к мраморному столику, уселся. Буня же тем временем налил ему чаю. Сказал Фофанову:
— Еще чайку, Григорий Ильич? Давайте я подолью!
«Наглость сумасшедшая!» — думал Фофанов, но промолчал, только головой покачал.
Тартаров меж тем извлек из глубин своего хирургического комбинезона пачку бумажек — они показались Фофанову знакомыми.
— О, — сказал он. — Эту историю я, кажется, знаю… Опять про свалку? Опять про самолет?
Нейрохирург переглянулся с Буней, дескать, о чем это пациент?
— Не знаю, что вы имеете в виду, Григорий Ильич… Я принес вам чертеж, изображающий устройство одного микроскопического организма. Вот
Фофанов вздохнул, без всякой охоты наклонился к столу, посмотрел на листки.
Там под грифом «Для служебного пользования» кто-то размашисто, но красиво нарисовал какую-то закорюку. Фофанов напряженно вглядывался в рисунок, но ничего не понимал.
— Видите, видите, Григорий Ильич? — возбужденно спрашивал Тартаров.
— Не вижу, вернее, вижу что-то мне непонятное и неизвестное, — сухо отвечал Фофанов — Я, знаете ли, гуманитарий по образованию и опыту работы… И в биологии ничего не смыслю.
— Но как же! По-моему, это очевидно! Это — флагелла. Попросту говоря, пламенный мотор… Двигатель натуральный, находится в заднем месте у бактерии e-coli, для друзей — колька… Люди до подобного устройства доперли только в ХХ веке… Да и то, надо признать, у микроба моторчик посовершеннее. Экономичнее и рациональнее. И колька с ним рождается! Причем — вот смотрите, смотрите! — мотор состоит из нескольких тончайших, точно подогнанных деталей… Уберите хоть одну из них или сломайте какую-нибудь из них, и мотор работать не сможет!
— Ну, хорошо, допустим… И что из этого?
— Ну как что? В результате какой эволюции, какого естественного отбора мог такой многосоставной прибор появиться?
— Ну почему бы и нет? Сначала был простеньким таким моторчиком, потом постепенно усложнялся, совершенствовался…
— Нет, это невозможно! Возьмем, к примеру, хоть ваши часы. Они состоят из нескольких десятков деталей, правильно? Если вы будете располагать лишь одной из них или даже несколькими и будете их хоть целую вечность обтачивать и совершенствовать, все равно часов у вас не получится! Нет, вам надо иметь набор всех деталей сразу, причем заранее точно подогнанных друг к другу. То есть никакой постепенной эволюцией его не получишь. Необходим чертеж! План необходим! Дизайн!
— А разве не могли они составиться как-нибудь так, случайно? — влез в разговор Буня.
— Случайно? А часы у вас на руке могли собраться сами собой, случайно? Без участия человека? С тем же успехом вы могли бы научить обезьяну стучать по клавишам пишущей машинки и ждать потом, пока она напечатает Полное собрание сочинений Ленина без единой опечатки.
— А если это будет не одна, а, скажем, двенадцать обезьян? — сказал Буня.
У Фофанова похолодело внутри.
Тартаров тоже вроде бы растерялся на секунду. Почесал в затылке.
— Ну… Тогда другое дело… Двенадцать? Хм… дайте прикинуть… Так, время Планка в уме, вернее, в знаменателе, время вселенной в числителе, и все это, разумеется, в квадрате, это уж само собой… так… это сюда, а это отсюда… значит, вот что: десять в восьмидесятой степени, помноженное на десять в сорок пятой и умноженное на десять в двадцать пятой — это все, как вы догадываетесь, легко вычислить… Вселенная недостаточно стара, чтобы… А уж Земля, Земля-то совсем молоденькая — что там, Буня, у нас натикало? Четыре миллиарда, грубо говоря. Так что — нет, никак ничего не получается. Не выходит, черт возьми!