Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
— Извините, я не понимаю, о чем вы. В эфире передача, которую мы с вами снимали на прошлой неделе. Полчаса назад мы с вами сняли очередную… — режиссер усилено подчеркивал слова «мы с вами».
— Мы с вами, — вернул ему Воронцов это «подчеркивание», — месяц не виделись. Уж точно — я с вами.
«Через неделю я расскажу о новом многотомном проекте, родившемся благодаря вашим письмам, — вещал с телеэкрана Воронцов. — Это будет поистине уникальный многотомник, о котором многие из вас мечтали. Но — всему свое время. До скорой встречи в эфире!»
На
— Алло, Юрий Никитич! — дала знать о себе телефонная трубка голосом режиссера.
— Да–да, — снова прижал ее к уху Воронцов, — к–кажется, я п–понял, я потом вам п–позвоню.
Он еще ничего не понял, но ощутил какой–то подступ к осознанию. Это ощущение его еще никогда не обманывало. Словно сейчас распахнется какое–то окошко и пролившийся из него свет все выявит, поставит на свои места.
Ему почему–то небывало захотелось в Воронцовский парк. Наспех одевшись, даже не взяв документы, без которых обычно не выходил из дома, Юрий Никитич выскочил из подъезда и быстрым шагом направился к темнеющим вдали деревьям.
Вход, два старых дуба, аллея, пруды, купальня, спортивная площадка, развалины замка… Где–то здесь, здесь, рядом. Как в детстве — «холодно–теплее–теплее–тепло–горячо».
Никогда ранее не приходило ему в голову забредать в эти руины, стоять под перекошенной крышей, которая того и гляди обрушится. И вот — на тебе, повлекло. Зачем? Даже когда молодежная газета несколько лет назад объявила, что где–то в этих руинах специально для читателей зарыт клад, Воронцов пришел лишь с единственной целью — посмотреть, как съехавшиеся со всего города три десятка человек поднимают кирпичи, заглядывают в щели фундамента, лезут на крышу — ищут.
Кстати, клад действительно был и его действительно нашли, хотя это сопровождалось не всегда приятными приключениями — где жадность, там и неприятности.
«Но сейчас–то, сейчас что тебе тут надо? — задавал он себе один и тот же вопрос, продираясь сквозь высокие сорняки. — Кто тебя гнал сюда?»
Предощущение разгадки чего–то неведомого, таинственного, жгучего не покидало.
Уже пробравшись внутрь и видя, что никого здесь нет, он все еще напрягал зрение в надежде увидеть ответ — то самое нечто, которое и привело его сюда.
Вместо ответа — высокие обшарпанные стены, дыры в потолке и в крыше, жестяные банки под ногами…
«Но не может же быть, чтобы здесь вовсе ничего не было! Что–то вело меня, или я сошел с ума?» — он обвел взглядом заброшенное помещение.
Наверное, раньше здесь был зал. Свисали с потолка хрустальные люстры, стены были украшены живописными полотнами,
Куда все подевалось, почему исчезло, зачем надо было разрушать размеренное течение жизни? Чтобы превратить дворцы в руины и потом, через века, снова восстанавливать их — уже ложные, музейные, якобы настоящие?
— И ты ведь раньше был другим, зачем же надо было изменять, разрушать себя? — раздался голос.
Воронцов на мгновение застыл, чувствуя, как по коже побежали мурашки, потом медленно повернул голову в ту сторону, откуда доносился голос.
Если бы не многолетнее прослушивание самого себя, Воронцов, конечно, не узнал бы, кто говорит. Но теперь он спутать не мог — это был его, воронцовский баритональный бас, его интонации.
И стоял в проеме двери тоже он.
— Знаю, что не испугаешься, — продолжал Воронцов–второй, — потому что уже почти все понял. Зачем тебе над этим было голову ломать? Таких как ты — сотни, тысячи, и нормально ведь живут, потому что не пытаются лезть туда, куда их не просят. Ну, есть образ и есть, были эмоции — и нет их, тебе–то какое дело? Отработал свое, и гуляй. Нет же, мы не такие, во всем нам «хочется дойти до самой сути…»
— Зачем ты меня позвал? — устало и как–то обреченно спросил Воронцов, понимая, кто в этом диалоге будет победителем.
— Если я скажу, что нас стало слишком много, ты не поверишь, да и возмутишься.
— Конечно, ты ведь без меня никто и ничто.
— Так уж и никто? — поиграл голосом Воронцов–второй. — А как же ты со мной разговариваешь? Тебе же сообщили, что преспокойно, без твоего участия, я могу и передачу вести, и лекции читать, и еще кое–что делать.
— Можешь, — согласился Воронцов, — пока есть я. Без меня тебя надолго не хватит.
— А с чего ты взял, что мне надо надолго? Я не тщеславен, да и потом, мне ни к чему ваши условности — еда, например, жилье, проезд в транспорте…
— Тогда зачем ты вообще?
— Как тебе сказать… Наверное, для наказания. Вот если гений — парадоксов друг, то получается, что парадоксы — тоже друзья гения? И поэтому все ваши гении так часто сходят с ума.
— Слава Богу, я не гений, — парировал Воронцов.
— Это неважно. Главное, что я — парадокс твоего сознания. Ты же не можешь смириться с тем, что нас — двое? Я даже подозреваю, что ты и вовсе не хочешь верить в мое существование.
— Ты прав, не хочу. Все это — временно, я просто очень устал и ты воспользовался этим, все вы воспользовались тем, что я временно не могу сопротивляться.
— Так не надо уставать до такой степени. Можно подумать, что без тебя все на свете остановится, замрет, прекратится! Вот не выходил ты из своей кельи, и что изменилось в мире? Ни–че–го. Разве я не доказал это тебе? Доказал. Значит, все твои дела — ерунда. Ты же не кормящая мать, чтобы без тебя ребенок от голода страдал. Впрочем, и на сей счет искусственное питание предусмотрено.