Кораблики, или «Помоги мне в пути»
Шрифт:
Я встал:
– Пойду. Прощайте.
Он опять кивнул. И больше не отрывался от жести.
3
Казалось, столько всего успело случиться с момента отхода "Розалины". А прошло лишь несколько часов. День едва перевалил за половину.
Я вернулся с Пристаней домой, и бодрая кокетливая Эдда накормила меня обедом. Огорчилась моим неважным аппетитом и рассеянностью и отнесла это на счет грусти о Петьке. О моих планах она ничего не знала.
Потом я сидел в своей комнате и рассеянно
Но никакого страха не было. Только этакое чувство освобождения вперемешку с грустью.
– Мсье Пьер! Мсье Пье-эр! Вас просит к экрану отец Венедикт.
Я встряхнулся. Уж кто-кто, а отец Венедикт должен знать все.
Он – веселый такой, с ухоженной бородой и гривой – гулко спросил:
– Почему на глаза не показываешься, чадо мое? Все печалишься об отроке? Не горюй, все теперь будет славно. Бог милостив. Приезжай, угощу наливкой из натуральной смородины. Изгоняет хвори и скорбь...
И я поехал к отцу Венедикту.
Сивка-Бурка запрыгал вокруг меня, поднимая ветер своими широкими клетчатыми штанами. Гошка Заяц робко улыбался издалека. Белобрысенький тихий Зайчонок в синей матроске – неискоренимой мальчишечьей одежде трех веков...
За наливочкой – небрежно так, словно о рядовой экспедиции – рассказал я отцу Венедикту о предстоящем деле. Мой беспечный тон его не обманул.
– Надо ли, Пит? Не искушаешь ли судьбу?
– Надо. Иначе вся жизнь теряет смысл... Только там есть возможность узнать все подробно. В том числе и про "Иглу". Про Владика и Николая.
Отец Венедикт встал, перекрестился, махая широкими рукавом:
– Помоги, Пресвятая Богородица... – Потом глянул на меня из-под волос. – Пойдем.
Я понял – куда. И мы поехали в Корабельную церковь.
Оказалось, что у отца Венедикта своя машина – плоский, как черепаха, лимузинчик пыльно-шоколадного цвета. Старенький, без автоводителя. Отец Венедикт в своей шелковой рясе умело сел за руль.
Сивка и Зайчонок увязались, конечно, за нами и вели себя смирно. Приткнулись на заднем сиденье, шептались о чем-то.
В церкви было пусто. Теплились редкие огоньки. На улице уже вечерело, солнце входило в окна желтыми косыми лучами.
Ниша с корабликом была в тени, но лампада освещала икону. Я шепотом сказал за себя и за Петьку Богородице и Сыну:
– Помогите в пути. Время такое пришло – последний шаг... Будьте с нами до конца. Всем сердцем прошу, как в тот раз, когда был маленьким...
Что еще сказать? Молиться по правилам я так и не научился за всю жизнь.
Отец Венедикт что-то неразличимо шептал рядом. Шелковый рукав его несколько раз прошелестел от взмахов. Сивка и Зайчонок притихли в отдалении.
Мы постояли молча минуту-две. Потом я сказал:
– Отец Венедикт, не пора ли отпустить кораблик?
Он не удивился:
– Делай как знаешь. Твой кораблик...
– И Петькин...
–
Душа подсказывала: пора отпустить, чтобы плыл вместе со всеми. Может, здесь и не было прямой логики, но я чувствовал – это как бы подтверждение давнего обета. Тогда – принес, нынче – отправляю в плавание. Начало и завершение одного действия. И Те, перед кем кораблик стоял столько лет, поймут меня. И он поплывет – как символ вечного пути.
Петька сейчас поступил бы так же.
Я взял кораблик на ладонь – сухой, невесомый. На миг представил себя прежним Петькой Викуловым и осторожно опустил сосновое суденышко в журчащий поток. Оно побежало и скрылось в черном туннеле.
В туннеле!..
Я постоял перед образом еще минуту. Со всеми мыслями и молчаливой просьбой о Петьке и (если заслужил) о себе. О Доне и Рухадзе...
– Я пойду, отец Венедикт...
– Идем.
Мы вышли на церковное крыльцо.
Площадь была освещена ровным неярким солнцем. Кое-где блестели старые булыжники. По ним бежал к церкви худой мальчишка в развевающейся за плечами взрослой куртке. Он прижимал к груди серого кота.
Сивка радостно завопил и бросился Петьке навстречу. Зайчонок секунду подумал – и тоже, только молча. Ко мне и к отцу Венедикту Петька подошел в сопровождении двух сияющих адъютантов.
Подошел, опустил к ногам кота, выпрямился. Глянул со смесью веселья и виноватости:
– Вот... я.
– Вижу, – сказал я. В голове была полная каша. И радость, что вот он, Петух, и... а как же теперь быть? И почему он здесь?
– Почему ты здесь?
Видимо, вышло это чересчур хмуро. Веселье на Петькином лице не пропало совсем, но я почуял, как он опасливо ощетинился. Ответил, однако, беспечно:
– Вернулся. На катере, который повез на берег провожающих... А чего?
Если бы он знал, "чего".
Еще утром я был бы счастливейшим человеком, увидев Петьку вернувшимся. А сейчас? Что я ему скажу?
Петька засопел, опустил голову, шевельнул смирно сидевшего Кыса коричневой, в частых царапинах ногой.
– Мне сказали, что коты не живут долго на железных кораблях. Помирают... Как же тогда?
Мы все молчали.
Он глянул исподлобья:
– Не думай, я не сбежал, меня отпустили. Даже заставили... Потому что здесь осталось еще много наших. И... потому что здесь ты...
Тогда я взял его за плечи, прижал. Ох, Петух ты мой непутевый...
Он потерся носом о мою куртку, поднял счастливое лицо. Будто мы увиделись после долгой разлуки.
Потом он опять чуть насупился:
– Меня только одно скребет: не нарушил ли я обет?.. Ну, тот давний, с корабликом...
Отец Венедикт и я переглянулись. Отец Венедикт сказал:
– Все хорошо теперь. Ты, Петушок, не нарушил. Наоборот. Здесь ты нужен во сто крат больше, чем там...
– Ага... – Глаза его блестели. – Пит, мне знаешь еще что показалось? Будто нас с тобой ждут другие путешествия, гораздо дальше, чем на "Розалине"... Пит... я больше не хочу без тебя...