Кораблики, или «Помоги мне в пути»
Шрифт:
Я вздрогнул. Я обязан был немедленно ответить: "Да, Петька, возможно, у нас будут когда-нибудь путешествия. Но сначала дальнее путешествие ждет меня одного. Самое главное и самое опасное в моей жизни. И это неизбежно. Будь готов теперь снова прощаться, а потом тревожиться, мучиться и ждать. И неизвестно сколько..."
Лучше сказать об этом сразу. Так – честнее и легче.
И я сказал бы. Но в этот момент мы услыхали опять частый топот. Еще один мальчишка мчался через площадь. Незнакомый, ростом
– Чиж! – крикнул Петька. – Ты откуда?! Тебе все искали на "Розалине"! – и подхватил кота. Видимо, машинально.
Чиж подбежал. Даже я, за два метра, ощутил, как пышет от него жаром. Он стрельнул в нас глазами, схватил Петьку за куртку, оттащил на пять шагов, что-то отчаянно зашептал на ухо.
Я увидел, как Петька побледнел. Резко. Закусил губу. Кивнул.
Потом он странным, чуть ли не строевым шагом подошел к нам, вскинул подбородок. И сказал казенно, словно рапорт отдавал на давней пионерской линейке:
– Чиж говорит: ребята поймали Полоза!
КАТАПУЛЬТА
1
Сивка с Зайцем припустили вперед, и, когда мы подбежали, они были уже в машине. Но отец Венедикт велел:
– Сивка-Гошка, домой. Сидеть там тихо и ждать меня.
– У-у... – сказали они. Сивка громко, а Заяц одними губами.
Но отец Венедикт насупил дедморозовские брови:
– Всеволод – брысь... – И тот, сопя, полез из автомобиля. Безропотный Зайчонок – следом.
А мы рванули на Пристаня. Стремительно, с визгом колес на поворотах. Я сразу вспомнил, что когда-то отец Венедикт был в береговой охране.
Мы с Петькой мотались на заднем сиденье, Чиж съёженно и цепко сидел рядом с отцом Венедиктом. Я видел черные нечесаные волосы, тонкую мальчишечью шею и плечо в прорехе. Шея и плечо были одного цвета с этой машиной. И чувствовалось – они закаменели.
Мы мчались извилистыми проулками, в объезд стеклянно-многоэтажного центра. Видимо, Чиж командовал. Наконец машина стала у развалившегося забора из пластиковых плит. Мы пролезли в дыру. Оказались на тропинке среди брошенных дырявых лодок и разбитых катеров. Репейники и белоцвет – ребятам по плечи.
– Скорее, – нервно попросил я.
Чиж оглянулся. Глаза – черные, сумрачные и... спокойные.
– А зачем спешить? – сказал он хрипловато. – Никуда теперь не уйдет...
– Сколько раз уходил...
– А теперь не уйдет, – повторил Чиж. И неторопливо пошел впереди.
Петька придержал меня за рукав:
– Пит, оружие с тобой?
Еще бы! Я не вынимал руку из кармана куртки, где лежал "ПП". И качнул этой рукой: здесь,
– Это хорошо... Пит, стреляй сразу, полным напряжением. Чтобы наверняка...
– А... разве я должен стрелять?
– А что же ты должен делать? – изумился Петька.
– Сдать в полицию. Для следствия, для суда...
– Ох, Пит, – укорил меня Петька, словно младенца.
Я оглянулся на отца Венедикта, тот шуршал рясой в двух шагах позади нас. Спросил глазами: "Как мне быть? Что скажете вы?"
– Я священник, а не судья, – сказал он. – Решайте сами... Полоз – воплощение дьявола, и если вы сумеете уничтожить сатанинскую силу, это не грех, а благо...
Чиж, который шел впереди, вдруг посмотрел на нас. Видимо, слышал разговор. Спросил громко:
– Но все же он ведь и человек тоже?
– В какой-то степени. К сожалению, – ответил отец Венедикт.
Петька на ходу попросил меня шепотом:
– Когда будешь стрелять, попроси ребят, чтобы ушли. Но Чижа не прогоняй.
– Почему?
– Так... Он должен убедиться...
– В чем?
– В том, что можно стрелять... в живого. Иногда...
– Зачем ему это?
– Чтобы не ходить вот таким... виноватым. Он застрелил одного недавно...
– Как? – я сбил шаг.
Все тем же шепотом Петька объяснил:
– Одного гада. Из самодельного пистолета, вроде поджига... Потому что тот гад полез на Чижика...
– Как полез?
Петька сбоку глянул на меня с угрюмой досадой:
– Не знаешь, что ли, как взрослые скоты лезут на мальчишек?
"Вот тебе и Пристаня, – подумал я. – Романтика вольной жизни..."
– Петь, а к тебе... никто не приставал?
– У нас у всех были поджиги. Или заточки... На всякий случай... – Он посмотрел назад. – Отец Венедикт, можно Чижу простить этот грех? Он же защищался...
– Бог простит, – сказал тот одними губами. – А смотреть, как Питвик стреляет, все-таки не надо...
У меня внутри словно колыхалась тяжелая вода, у самого горла. Такое вот волнение... Не страх, не тревога, а ожидание неизбежного.
Никто не попался навстречу. Мы прошли недалеко от хибары Китайца, рядом с ней тоже никого не было.
Опять потянулся узкий проход – с одной стороны кирпичные развалины пакгауза, с другой – глухая бетонная стена с остатками проволоки наверху. И тропинка среди высокой сурепки.
Тропинка вывела на берег. На свободный травянистый пятачок, загороженный со всех сторон. Слева – вытащенная на сушу баржа, справа – груда вагонеток и штабель гнилых ящиков. Из-под них тянулись и сворачивали к берегу ржавые рельсы узкоколейки. Выходили на решетчатый мосток. Он был с покатым наклоном и обрывался над водой. У въезда на мосток стояла на рельсах грузовая тележка с поручнями.