Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— Какая разница! По мусалам, по шкуре — в любом случае неприятно. Ну! — Малкин поднял стакан. — Вздрогнем? Чтобы та чаша нас миновала!
Выпили.
— Как у тебя дела с Осиповым? — спросил Ершов. — Время идет.
— Безруков занимается. Дело движется медленно, но верно. Осипова обложили со всех сторон, так что никуда он не денется. Его расколем — остальные пойдут за милую душу.
— Ты займись Михайловым. Не можем мы держать такого в должности председателя краевого суда.
— С удовольствием. Он, мерзавец, столько крови мне попортил! Половину дел прекращает или направляет на доследование. Особенно по милиции. Потетюрин стонет от него, не знает, как выходить из положения. Обещаю: как только расколю Осипова, возьму от него
— Я не совсем понимаю, Иван, почему ты не берешь их жен? Жалеешь, что ли?
— Всему свое время, дорогой, всему свое время. И жен арестуем, и детей заберем в приют, и показания выбьем, и в расход пустим кого надо. Нам отступать некуда. Твои указания, товарищ секретарь крайкома, выполним.
— Ну и дурак же ты… Я с тобой по-человечески, а ты… секретарь крайкома!
— Опять не так. Что-то ты капризным стал в последнее время, Владимир Александрович. А сегодня — так особенно. Давай прекратим на эту тему. Приехали отдыхать. Ночь на подходе, а я еще не искупался. Э-эх! Шашкин! Наливай по полному! Давай, Владимир Александрович, по полному. Ну! За ВКП(б), за НКВД, за счастливую жизнь без борьбы и крови, без коварства и злобы, и за то, что приносит нам радость — за баб-с!
— Винегрет какой-то. Ну, да хрен с тобой. Давай! Шашкин, подбрось дровишек, чтоб мимо рта не пронести. За сказанное! Хоть оно и возможно в самой далекой перспективе — все равно. Поехали! — Ершов пьяно наклонил голову, припал губами к непослушному стакану, дрожавшему в слабеющей руке, затем резко опрокинул туловище назад и с громким бульканьем вылил содержимое стакана в рот. — Ф-фух-х, — произнес громко и, поцеловав донышко, отбросил стакан в сторону. — А Берия твой негодяй, — сказал он, раскачиваясь, как маятник. — Я его знаю. Лицедей и лицемер. Благочестивый волк. Только от этого благочестия вся Грузия по утрам кровью умывалась. А теперь будем и мы с вами. От-так!..
— Хватит тебе скулить! — зарычал Шашкин, злобно сверкая глазами. При ярком свете костра они казались страшными. — Тебя же просят!
— Это ты мне? Ты — мне? — Ершов неуверенно тыкал пальцем себе поддых. — В-в-вошь тифозная! Как смеешь, а? М-меня? Ик!
— Кто вошь? — Шашкин подскочил к Ершову и схватил его, сидящего, за грудки.
— Отставить, — гаркнул отрезвляющий голос Малкина. — Прекратить!
Шашкин легко поставил упирающегося Ершова на ноги и обнял за шею.
— Александр Владимирович… э-э… Владимир Александрович! Я знаю вас как прекраснейшего человека! Поехали к бабам! К… бабам… поехали?
— К бабам? А Малкина возьмем? Без него никуда. Понял?
Как нельзя кстати подъехал шофер. Ершова погрузили в машину. Откинувшись на спинку сиденья, он мгновенно захрапел.
— Вот так всегда, — сказал Малкин, — меры не чувствует. А ты тоже, — обернулся он к Шашкину. — счастье твое, если заспит. А если нет? Спасать не стану, имей в виду. Ты мне со своей дурью надоел не меньше, чем он.
— Перебрал маленько, — Шашкин виновато опустил голову.
— Перебрал. Кто хозяин, а кто гость? А? То-то! Гостя потчуй, а сам не пей, или пей в меру. А ты рад, что дорвался.
— Если б я не пил, он бы совсем упился, — стал оправдываться Шашкин и Малкин с Кабаевым расхохотались.
— Выходит, ты пил, чтоб ему меньше досталось? Спасал, так сказать? Эх ты!
Через три дня Малкин и Ершов возвратились в Краснодар уставшие, но довольные и хмельные.
Дружеские отношения между ними стали развиваться и крепнуть после отзыва Марчука. Эта дружба была выгодна обоим, но прежде всего Ершову. Проводив в тот роковой день Марчука на вокзал, Ершов бросился к телефону и позвонил в ЦК Донскому, с которым был в приятельских отношениях. На вопрос с какой целью вызвали Марчука в Москву, Донской ответил, что принято решение освободить его от должности и арестовать.
— Давно пора, — обрадовался Ершов, полагая что теперь-то уж наверняка первым секретарем назначат его, — я не
— Нет, — ответил Донской, — не получил. Но это неважно. У нас достаточно материалов для его ареста.
Ершов соврал. Никаких писем о разногласиях с Марчуком он не писал и в мыслях подобного не было, потому что не было разногласий, но сработал инстинкт самосохранения и он поспешил отмежеваться от бывшего своего патрона. После разговора с Донским Ершов с ходу сочинил кляузу и, датировав ее задним числом, отправил простой почтой, опустив письмо в почтовый ящик поезда, уходившего на Москву. «Так-то лучше, — порадовался он своей сообразительности. — На конверте будет стоять только московский штамп, значит, уличить меня в фальсификации никто не сможет».
Управившись с письмом, Ершов позвонил Малкину и сообщил ему о состоявшемся разговоре с Донским. Тот не высказал вслух ни удивления, ни возмущения, а, выдержав короткую паузу, ошарашил Ершова неожиданным: «Все правильно. А ты думал как? Нужно будет — и тебя арестуем». «Меня-то за что?» — воскликнул Ершов, чувствуя, как его прошибает цыганский пот. — «Для острастки, — ответил Малкин и раскатисто захохотал. — Да ты не трусь! Это я так, по-дружески. Заходи, потолкуем». Потолковали и, кажется, нашли общий язык», но с этого момента Ершова не покидала мысль о причастности Малкина к аресту Марчука. Нутром чувствуя беду, он стал заискивать перед Малкиным, потакая ему во всем и ни в чем не переча. А Малкин, не встречая сопротивления, все крепче прибирал его к рукам. Они становились неразлучными. Выезжая вместе в командировки в города и районы края, предавались там пьянству и разврату, сообща наваливались на неугодных местных руководителей, смещали их, подвергая преследованиям и арестам.
Исподволь Малкин и Ершов накапливали друг против друга компрометирующий материал. Оба пользовались услугами Сербинова, в руках которого сосредоточивалась информация, поступавшая на обоих от их шоферов и сотрудников, осуществляющих охрану квартир того и другого. Не очень доверяя Сербинову, Ершов на всякий случай лично произвел незначительные раскопки по партийной линии и, выяснив, что Сербинов был в плену, имеет родственников за границей, что никакой он не Сербинов, а Левит, перекрасившийся в русского еврей, сын лавочника, записавший в анкете, что является выходцем из рабочей семьи, не только не поставил вопрос о его исключении из партии и изгнании из НКВД, но, наоборот, после продолжительной беседы наедине и совета с Малкиным, выдвинул его кандидатуру для утверждения и баллотировки в депутаты Верховного Совета РСФСР. В сложившейся ситуации они были очень нужны друг другу и потому платили услугой за услугу. Ведя двойную, тройную игру, Сербинов не считал зазорным для себя докладывать Малкину о действиях Ершова, представляющих оперативный интерес, и особенно торопился, когда подозревал, что эта информация может просочиться к нему из других источников, подмочив при этом репутацию и самого Сербинова. Подробную информацию давал ему сотрудник госбезопасности Зайцев, постоянно находившийся при Ершове, сопровождавший его во всех поездках. Его рапорта ложились в папку в хронологическом порядке и являлись миной замедленного действия, способной взорваться в любое мгновение.
«18 февраля 1938 года, — докладывал Зайцев, — по распоряжению Ершова я вместе с ним выехал в Москву за его семьей. В пути следования за обедом в вагоне-ресторане Ершов велел официанту подать две рюмки водки, из коих одну предложил выпить мне. Я отказался. По возвращении из Москвы он в своей квартире устроил грандиозную пьянку».
«Примерно 7 мая Ершов мне сказал, что скоро краевая партконференция, а он не знает, какую линию поведения избрать. Если работу крайкома признавать удовлетворительной, то только за счет работы его и Малкина. «Надо встретиться с Малкиным, договориться», — сказал он мне. В это время Малкин находился в Сочи».