Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— Вы, Петр Иануарьевич, правы на все сто процентов. Но Одерихин рассказывал такие немыслимые вещи, что в то время меня даже палкой не заставили бы поверить ему.
— Мы вернем дело не утвержденным. Придется вам тем же составом, кроме арестованных, конечно, приносить коммунисту Одерихину свои извинения.
Селезнев положил трубку. Саенко еще долго сидел в раздумьях, и хоть стрелки часов показывали уже начало пятого — сна не было. Пришлось отложить все дела и немедленно заняться делом Одерихина. «Черт бы их всех побрал, — ругался Саенко вслух, бессмысленно перекладывая папки из сейфа на стол и обратно. — Не могут решить
16
Сербинов обиделся. Больно стегнуло по сердцу напоминание следователя о его еврейском происхождении. Какой-то вонючий лапотник, рязанский замухрышка, а поди ж ты, попер в антисемиты. Как портит власть людей, особенно, если достается таким вот…
— Ну что же вы молчите, Сербинов? Повторить вопрос?
— Не надо, — выдавил из себя Сербинов. — Вы требуете говорить покороче, вот я и собираюсь с мыслями.
— Ну-ну!
«Что бы ты гад, делал без евреев? До сих пор ползал бы на четвереньках перед царем батюшкой» — кипело внутри.
— Лично моя вражеская работа заключалась в том, что я не мешал Лаврушину и Ковалеву «не находить» в крае антисоветских формирований правых, несмотря на то, что сигналов о них было предостаточно. Незначительные удары по ним, конечно, наносились, но только по тем, которые не имели связи с действовавшими в органах и не могли привести к провалу Евдокимова. Чаще правыми оказывались арестованные, которые таковыми не являлись.
— Даже здесь не обошлись без фальсификации.
— Должны ж они были как-то сохранять свои кадры. Вот и вертелись.
— Вы говорите так, будто сами к этой своре не принадлежите.
— Я же говорил, что организационно я к ним не примыкал, никаких поручений не выполнял, единственное, что делал — это закрывал глаза на то, что они творили. В противном случае они стерли бы меня в порошок.
— Свежо предание, да верится с трудом. А точнее сказать — совсем не верится. Расскажите подробно о своей связи с Курским как участником антисоветской организации.
— В середине ноября тридцать шестого года меня вызвали в Москву на стажировку и до января тридцать седьмого держали на следствии. Неожиданно, как я потом узнал — по инициативе Курского, меня назначили начальником отделения СПО НКВД СССР…
— С чем вы связываете это назначение? Показывали образцовую работу или были другие причины?
— Я терялся в догадках. Было и такое предположение, о каком вы говорите. Я действительно проявлял сноровку, особенно по делу Зиновьева и его группы. Но тревожила другая мысль: не есть ли это умышленное удаление меня от периферии как не проявлявшего активности в антисоветской деятельности. Ведь основная вражеская работа проводилась там. Основания так думать были, потому что Курский, как и Лаврушин, был питомцем Евдокимова.
— А Лаврушин не говорил о нем, как об участнике организации?
— Нет. Не говорил. Я попытался провести разведку через близких к нему людей — не получилось. Как-то, зайдя к нему в кабинет, я решил воспользоваться редким случаем, когда он был один, и откровенно переговорить с ним по этому вопросу. Я рассказал ему, что от Лаврушина мне известно о существовании антисоветской организации, блокирующейся с правыми, участниками которой являются многие чекисты Северного
— Следствию известно, что Курский был активным участником антисоветской организации, поэтому после того, как вы ему фактически открылись как единомышленник, он вряд ли удержался бы от соблазна использовать вас в антисоветской работе. Вы неискренни и лжете.
— Он, вероятно, воспринял мой рассказ как донос на Лаврушина и Евдокимова, поэтому так повел себя.
— Больше вы не пытались связаться с ним?
— Нет. Но хотел бы обратить внимание на следующее: после моего разговора с ним в СПО начались торопливые розыски каких-то протоколов и докладных записок, поступивших из УНКВД по Московской области. Я спросил у приближенного Курского Саламова, что происходит. Он ответил, что по одному из протоколов якобы косвенно проходит Евдокимов как участник организации правых. Позже я узнал, что протоколы были обнаружены в одном из отделений, но куда их дели — не знаю. Я убежден, что таким образом Курский отреагировал на мою откровенность.
«Зачем я ему про это рассказываю? — удивился Сербинов собственной болтливости. — Кроме меня об этом никто не знает. Курский давно покойник, а покойники, как известно, умеют молчать. Кому нужно мое саморазоблачение? Не для того же, чтобы намотать себе «вышку». Пытаюсь размагнитить следователя? Расположить к себе, вызвать если не жалость, то хотя бы сочувствие? Или это стремление перевести стрелки на центр, показать, что рыба гниет с головы? Неужели мое подсознательное мудрее того, что дает мне осознанное восприятие действительности?»
— Какую вражескую работу вы проводили в Секретно-политическом отделе НКВД?
— В НКВД я проработал всего шесть месяцев. Все это время я был до отказа загружен следственными делами центра и периферии, которые готовил к рассмотрению на Военной коллегии, и потому предпринять что-то заговорщик не мог. В сентябре я был назначен заместителем начальника УНКВД по Краснодарскому краю и уехал из Москвы.
— Странные метаморфозы! То к вам намереваются применить крайние меры, то возвышают. Заместитель начальника УНКВД края — это не малая должность!
— Собачья должность. Упаси вас бог от такой должности.
— Это еще почему?
— Тянешь воз свой и начальника, а бьют одного.
— Ну это как себя поставишь… Вы связались с Малкиным как заговорщик?
— Нет. Он был против моего назначения и с первых дней совместной работы устроил такую обструкцию, что мне стало тошно. Я сделал несколько попыток перевестись в Другой орган, но в НКВД меня не поддержали. После Первой сессии Верховного Совета СССР, в работе которой Малкин принимал участие как депутат, он вернулся несколько подобревшим, и я решил, что в Москве над ним поработали.