Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— Кто это мог быть?
— Возможно, Лаврушин. Я думаю, что он не терял надежды привлечь меня к активной антисоветской работе, и мог замолвить словечко перед Малкиным.
— Почему вы уверены, что Малкин участник организации?
— Я знал его тесную связь с Евдокимовым и Попашенко и потому, думаю, имел полное основание подозревать его в соучастии.
— Тогда почему не связались с ним? Предупреждаю, Сербинов, что следствие располагает неопровержимыми доказательствами, подтверждающими вашу тесную связь с Малкиным по вражеской работе.
— Я ожидал, что, изменив свое отношение, он свяжется
— Что вы можете рассказать следствию о террористической деятельности Малкина?
— О террористической деятельности? — удивление Сербинова было таким естественным, что следователь понял: время для такого разговора еще не подошло. — Я не знаю… Мне совершенно ничего неизвестно по этому поводу!
— Что же вас тогда наводит на мысль о его принадлежности к правым?
— Приведу конкретный пример: в период подбора кандидатур в депутаты Верховного Совета РСФСР Малкин предложил к рассмотрению кандидатуру профессора Нестерова — директора Сочинского института имени Сталина. Я узнал об этом через пару недель и сообщил ему, что у меня на Нестерова есть данные, которые не только не позволяют выставлять его кандидатуру в Верховный Совет, но дают основания вообще убрать его из Сочи.
— Что это были за данные?
— Имелись материалы о том, что он служил у белых на ДВК, ездил в заграничную командировку в Германию, находился в близких отношениях с Раковским, Каминским и другими.
— Вы сказали ему об этом?
— Да.
— Что он вам ответил?
— Что с моей стороны это пустые хлопоты. В крайкоме о Нестерове все известно, с ним проведена беседа и его кандидатура уже утверждена в Москве.
— Вы доложили свое мнение в крайком?
— Да. Газов отослал меня к Ершову, а тот почти дословно повторил сказанное Малкиным.
— Ершов — это что за личность? Он пользовался авторитетом среди коммунистов?
— Кажется да.
— Из чего вы это заключаете?
— Когда на Краснодарской городской отчетно-выборной партконференции обсуждалась моя кандидатура на включение в списки делегатов на первую краевую партконференцию, я рассказал, что имею родственников в Польше — и что, в двадцатом году находился в, одену. Меня внимательно выслушали и… провалили, — Сербинов тяжело вздохнул, вспомнилась тяжкая обида, которая ему была нанесена. — Ершов инициативно добился того, что меня заочно избрали делегатом конференции на адыгейской партконференции. Думаю, что без авторитета это сделать было бы невозможно. Далее: именно Ершов выдвигал мою кандидатуру для утверждения
— Ершов действовал как участник организации правых?
— О его принадлежности к этой организации я знаю столько же, сколько о принадлежности к ней Малкина. Прочных оснований для утверждения, что они являлись заговорщиками, у меня нет. Но факты, которые я назвал, наводили меня на размышления, аналогичные вашим.
— Следствию не нравится ваше поведение, Сербинов. Совсем недавно вы нам писали, что поняли бессмысленность запирательства, и обещали говорить правду, и ничего, кроме правды.
— Вы задаете мне вопросы, и я честно на них отвечаю. Что я могу сказать еще кроме того, что мне известно?
— Вы говорите только то, что в определенной мере оправдывает вас, точнее — смягчает вину. За время допроса вы не дали ни одной четкой формулировки, не назвали ни одного конкретного факта, характеризующего вашу вражескую работу. Вы юлите. Я вынужден поставить вопрос таким образом: вы будете давать показания или мне прекратить допрос и спустить вас в «тяжелую камеру»?
— Конечно, я буду давать показания. Я ничего не скрываю от следствия и говорю все, что мне известно по делу.
— Посмотрим. Так на чем мы остановились?
— На вопросе о принадлежности Малкина и Ершова к контрреволюционной организации правых.
— Вы по-прежнему не находите оснований считать их участниками этой организации?
— Я подозреваю их, но мои подозрения основаны только на логических выводах. Оба они, а Ершов особенно, отступали от норм партийной жизни и в своей деятельности руководствовались чаще эмоциями, а не советскими законами и партийным уставом.
— Ладно. Отложим пока обсуждение этого вопроса. Одним из первых сотрудников УНКВД, арестованных после Малкина за контрреволюционную деятельность, был бывший секретарь Управления Стерблич. По должности он имел доступ к любой информации, стало быть, личность, с точки зрения бывшего руководства УНКВД, безупречная. Был ли он таковым на самом деле?
— Я лично никаким компроматом против него не располагал.
— Врете! Не только располагали, но и использовали его в своей вражеской работе. Об этом он, прижатый к стенке неопровержимыми доказательствами, собственноручно написал в протоколе допроса.
— Я не знаком с его протоколом.
— А вы что, не доверяете следствию?
— Следствию доверяю, а ему…
— Вам известно, что Стерблич служил в белой армии и вел провокаторскую работу?
— Нет.
— А где же ваш чекистский нюх? Как же вы подбирали кадры? По принципу чем хуже, тем лучше? Или умышленно засоряли, чтобы в грязной воде прятать свои грехи?
— Это протеже Малкина. Я им не занимался. Даже не Малкина, а скорее всего Попашенко.
— Вы никак не хотите признать свое поражение и продолжаете бессмысленную борьбу со следствием. Даже если это протеже Попашенко — вы должны были убедиться, что доверяете оперативную информацию порядочному человеку? Вы чекист или хрен собачий? Вы мне не верите? Хорошо, я зачитаю вам часть его допроса от двадцатого февраля тридцать девятого года. Итак, вопрос — ответ:
«Вопрос: Следствию известно, что вы, будучи в белой армии, вели провокаторскую работу. Верно ли это?