Король-паук
Шрифт:
К этому времени Людовик точно знал, сколько солдат и рыцарей в свите кардинала, чем они вооружены и даже какова длина их копий и как натянута тетива на луках — для сражения или для мирной церемонии. Тетива, конечно же, не была натянута, поскольку кардинал пришёл предложить союз, а не войну.
Людовик, со своей стороны, тоже был за союз.
С четырёх сторон из пяти провинция Дофине была защищена: на востоке и на западе несла свои воды широкая Рона, на юго-востоке высилась труднодоступная цепь альпийских гор.
На юге дело обстояло ещё лучше. Там, в Провансе — ещё одной провинции Священной Римской империи — правил Рене Добрый из дома Анжу. Он был кровным дядей Людовика, родным братом его покойной матушки и любил Людовика, как родного сына.
Но, пока одна сторона из пяти, северо-восточная, не была надёжно защищена, Людовик не мог чувствовать себя спокойно — Альпы там были ниже, и широкие долины прорезали их в нескольких местах, как бреши в стене. За долинами лежало могущественное и древнее герцогство Савойя. Через эти долины мог пройти кардинал Савойский, чтобы предложить союз, но могли пройти и войска савойцев, чтобы разгромить Дофине. Многие во Франции приветствовали бы такой оборот событий.
Когда кавалькада подъехала к дворцу дофина, зазвучали приветственные фанфары, и Людовик вышел на улицу, чтобы лично приветствовать его высокопреосвященство и поцеловать епископский перстень, который кардинал небрежно протянул ему из лисьих мехов паланкина.
Большинство кардиналов носили перстни с аметистом. У савойского кардинала в перстне красовался великолепный изумруд, размером с перепелиное яйцо. Людовику тут же захотелось иметь такой же, не столько из-за очевидной ценности, а из-за тех целебных свойств, которыми, по поверью, обладал этот камень. Считалось, что изумруд помогает тому, кто его носит, сохранить добродетель, что уже давно было лишним для Амадея — герцога, кардинала, наместника папы в Савойе. Изумруды отгоняли злых духов, но кардиналу нечего было их бояться, рассуждал Людовик, поскольку новоизбранный Папа Римский отпустил Амадею Савойскому все его грехи после того, как Амадей, потеряв ту слабую поддержку, что у него была в церкви, публично отказался от притязаний на папский престол. Возможно, наряду с громкими церковными титулами — сплошь почётными — и этот перстень был подарен ему папой в знак благоволения, когда скандал, связанный с Малой схизмой, наконец-то утих и христианский мир вновь объединился. Поэтому, когда завистливые священники, а их встречалось немало, жаловались своим иерархам, что им противно целовать перстень кардинала Савойского, им советовали перечитать притчу о блудном сыне и проявлять такое же милосердие. Изумруд также помогал от расстройства желудка, но, судя по виду кардинала, тот страдал (если он вообще от чего-то страдал) от противоположного заболевания, так что потеря кольца пошла бы ему только на пользу, решил Людовик. Но основной причиной, по которой Людовику хотелось заполучить это кольцо, было то, что изумруды предохраняли владельца от приступов падучей. Однако существовало одно трудновыполнимое условие: талисман не должен быть ни купленным, ни украденным. Владелец должен был отдать его по доброй воле. Никто ещё никогда не дарил Людовику изумрудов.
У Людовика всегда были очень сильные руки. Ему пришлось приучить себя помнить об этом, даже когда он гладил собак. Иногда, когда он мысленно боролся со своими страхами и волнениями, одна из его собак, ревновавшая хозяина даже к его мыслям, поднималась со своего места у очага, подходила к нему и клала голову на колени, требуя внимания. Людовик пропускал сквозь пальцы длинные шелковистые уши собаки, несчастный питомец взвизгивал, и только тогда Людовик понимал, как сильно
Сейчас он с такой же силой сжимал руку кардинала. Видимо, камень околдовал его. Кардинал Савойский сидел, вытянувшись в струнку, в своём паланкине, словно аршин проглотил.
— Perbacco! — крепко, совсем не по-церковному, выругался он, что свидетельствовало об усвоенном им духе итальянского либерализма. — Возьмите перстень, но оставьте мне руку, чтобы я мог подписать договор! Папой быть безопаснее — у него целуют туфлю.
Окончательно проснувшийся кардинал готов был сразу же приступить к обсуждению договора. Он вполне отдавал себе отчёт в том, что Франция против договора, поскольку она против союза кого бы то ни было с дофином. Но он побаивался Людовика, который был у него под боком и который, в отличие от Франции, не был занят войной с Англией. К тому же он не забывал, что по долинам, которые лежали между ним и его молодым соседом, можно пройти как туда, так и обратно, и, конечно, Людовик скорее нападёт на Савойю, чем наоборот. Кардинал был стар. Он боролся за папский трон и проиграл. Теперь он устал и хотел жить в окружении друзей и умереть в мире.
Людовик о многом догадался и по шутливой мольбе кардинала оставить ему руку, и по готовности отдать изумруд, и по тому, что кардинал не выказал никакого недовольства из-за непонятной задержки на границе. Но он только что узнал от посланца брата Жана, что тот прибыл в Дофине и остановился в Шартрезском монастыре. Это был неожиданный поворот. Почему его бывший наставник не отправился прямо к нему? Неужели новости из Франции были настолько плохи? Может, отец угрожает войной? Если так, то условия, которые он выдвинет кардиналу, будут умеренными. Или его отец согласен на союз? Тогда он вытрясет из кардинала душу.
Он сказал кардиналу, что сожалеет о непредвиденной задержке на границе, и сообщил, что в апартаментах, отведённых его высокопреосвященству, уже разожгли огонь, чтобы ему было теплее спать, а для членов его свиты приготовили вино и ужин. Отряд охраны будет размещён в лагере у подножия горы Раше. То, что лагерь располагался рядом с его пушками, Людовик упоминать не стал.
Затем он осведомился о здоровье своей сестры Иоланды Французской.
В своё время, когда ещё не исключалась возможность того, что Амадей добьётся-таки папской тиары, двуличный совет Карла отослал Иоланду на воспитание к великолепному савойскому двору. Но у Амадея ничего не получилось, его предали анафеме, а затем он стал всего лишь кардиналом Савойским, после чего Иоланда перестала представлять какую бы то ни было государственную ценность, и совет отозвал её обратно в Париж.
Она писала Людовику, что совершенно не хочет возвращаться домой, и спрашивала, что он как брат может ей посоветовать. Как брат, придерживающийся строгих моральных принципов, которые становились ещё строже, когда дело касалось его родной сестры, Людовик ответил ей, что она ни в коем случае не должна покидать Савойю, ей следует остаться в стороне от лицемерия французского двора. Он напомнил ей о том, что кардинал Амадей Савойский, будучи отцом и дедом, при этом не содержа любовниц и не имея незаконнорождённых детей, никогда не нарушал церковного обета безбрачия, так как не был священником и не давал полного обета. «Савойю, — писал ей Людовик, — сейчас уважает весь мир. Францию — нет». Иоланда осталась.
— Она отлично себя чувствует, — ответил кардинал, — и хорошеет с каждым годом. Я полюбил её, как родную дочь. Так же, как и мой внук, не так ли, Амадео?
Молодой принц Пьемонтский, будущий герцог Савойский, был облачен в великолепные дорогие доспехи.
— Это правда, дедушка, я тоже полюбил её, — произнёс принц, — но не совсем как дочь.
У него было приятное лицо, и тон его внушал доверие. Людовику, правда, показалось, что голос у него был излишне нежным для того, чтобы воодушевлять войска в пылу сражения и даже для того, чтобы петь дамам серенады, но ему понравилось, как тот прямо и даже несколько самодовольно признался в своей любви к Иоланде.