Король-паук

Шуновер Лоренс

— Некоторым из нас понаслышке известно, что дофина не так легко напугать, — заметил Жан Бюро — начальник королевской артиллерии.

Ксенкуань и Жак Кер сказали, что дело это не касается финансов и, следовательно, не лежит в сфере их компетенции. В дальнейшем они не принимали участия в обсуждении.

От имени клириков выступил архиепископ Парижский — почтенный старец с копной седых волос под пурпурной шапочкой. Она напоминала корону, и носил он её с тем достоинством, с каким можно носить только монарший венец.

—

Это дело никак нельзя было назвать незначительным и сугубо личным, — проговорил он медленно, глядя королю в глаза. — Это дело, судьёй в котором выступал сам наместник Христа. — Он презрительно отозвался о предложении обратиться за решением к Амадею Савойскому, так называемому папе Феликсу V. — Тем не менее, даже если мы обратимся к папе Феликсу V, я полагаю, нам ответят так же, как некогда иудеи ответили Пилату: «Мы не знаем вины за ним». Кроме того, владения Амадея Савойского граничат с владениями дофина, и вряд ли папа Феникс, особенно в своём нынешнем положении, когда он почти лишился союзников, захочет нажить себе нового врага в лице Людовика. Дофин показал, что может быть беспощадным врагом.

В таком же духе, сочетая государственную мудрость и проницательность с религиозным пылом, архиепископ продолжал:

— На протяжении вот уже тысячи лет, господа, при коронации короли Франции получали помазание из Sainte Ampoule — с пятой Мирницы, принесённой в клюве голубя, в день коронации Хлодвига — короля франков, в знак того, что он и его потомки и есть истинные избранники Господни. И тысячу лет особа короля почиталась священной и неприкосновенной, и, как покапывает история, если бы этот принцип не соблюдался, гораздо больше их было бы убито, чем на самом деле.

Карл был сильно раздражён, но не стал прерывать священника, так как больше никто этого не сделал.

— Квазисвященное отношение к королю распространяется и на его перворождённого сына — не на дочь, не на второго или третьего сына, а именно на первого — наследника престола. Это древний естественный закон, который мы нашли в Писании: «Они сидели перед ним: его перворождённый сын, по праву своего рождения, и его младший сын, по праву его молодости». Этот закон обеспечивает покой и стабильность в королевстве, а, я полагаю, никто здесь не станет отрицать, что Франция нуждается в стабильности.

Никто не собирался отрицать это, и король меньше всех. Он смотрел на лица своих крупнейших вассалов, многие из которых воевали с ним не менее яростно, чем Людовик. И он почувствовал, что не добьётся желаемого.

— Именно это я и пытался сказать, — заговорил Карл. — Почему никто меня здесь не слушает?

— Его преосвященство, — сказал де Брезе, — очень красочно описал нам то, что мы все уже давно знаем. Единственное, о чём он умолчал, так это о том, что он предлагает делать с дофином.

— Сказано, — отвечал прелат, — что дурь изначально заложена в природе

ребёнка, но эта дурь выбивается розгами. Кто-нибудь из вас, господа, задумывался о том, сколько ему лет? Третьего июля, сего от Рождества Христова 1445 года Людовику исполнилось двадцать два, господа. Что вы делали в ваши двадцать два года?

Дофин уже так давно приобрёл значительный вес в общественной жизни, что напоминание о его молодости поразило их. Все вместе они заговорили:

— Он выглядит намного старше своих лет, — проговорил король.

— Он мыслит как человек зрелого возраста... — заметил де Брезе.

— Он сражается как опытный воин, — сказал Бернар д’Арманьяк, — и он вовсе не глуп.

Жак Кер и Ксенкуань улыбнулись.

— И он тратит деньги, как казначей.

— Я бы предложил господам членам совета, — заключил архиепископ, — ради восстановления мира и спокойствия отправить дофина — силой, если понадобится, в его личные владения, в Дофине, и пусть он там бродит сколько угодно, как молодое вино.

— Скорее он там прокиснет, — шепнул король де Брезе.

Глаза де Брезе сузились:

— Сир, это прекрасная мысль. Позволено ли будет мне сопровождать его высочество в Дофине?

— Хм-м, — отозвался король, — я не знаю. Дофина нездорова. Эта девушка любит его и, если с ним что-нибудь случится, не вынесет потери. Я в затруднении.

— Сир, я буду смотреть за ним и оберегать его днём и ночью, как родной отец.

— Чёрт вас возьми, де Брезе! Не искушайте меня! Не спрашивайте у меня ни о чём. Поступайте как знаете.

— Благодарю вас, сир.

Бернар д’Арманьяк внимательно наблюдал за ними с другого конца комнаты и по выражению их лиц догадался об опасности, нависшей над Людовиком. Совет согласился с мнением архиепископа по этому щекотливому вопросу и принял его предложение.

Маргарита провела беспокойную ночь. Людовик не смыкая глаз смотрел, как она мечется на кровати и бормочет что-то про себя, словно ей снился дурной сон.

В среду утром Маргарита почувствовала себя лучше и даже немного поела. Отец Пуактевен выразил восторг по поводу того, что его диагноз подтвердился, и велел Жану Буте приготовить ещё лекарства. Однако к середине дня дофину вновь начало лихорадить, и она решила, что съела за завтраком испорченное яйцо.

— Я найду другого повара, — пообещал ей Людовик. Но он знал, что яйцо, которое она съела на завтрак, было свежим. Опасаясь яда, он сам пробовал всё, что подавали ей. Никто не стал бы пытаться отравить Маргариту из ненависти к ней самой — у неё не было врагов. Но кто-нибудь мог попытаться причинить боль ему. Как это можно было сделать, убив кого-нибудь, кого он любил: друга, лошадь, даже собаку.

К вечеру у Маргариты стали вырываться слабые крики, и она пожаловалась на боль в животе: