Король-паук
Шрифт:
— Маргарита отошла в лучший мир, сын мой.
— О Боже мой, Боже мой... — прошептал Людовик и заплакал. Брат Жан-священник прочёл молитву, ибо брат Жан-лекарь был уже бессилен что-либо сделать.
Затем он обратился к дофину:
— Теперь вы должны позаботиться о себе. С этого момента вам небезопасно оставаться во Франции. Вы можете направиться либо в Бургундию, либо в Дофине, впрочем, я знаю, что вы выберете. Анри Леклерк ожидает в прихожей — а он более надёжный спутник, чем де Брезе. В вашей конюшне приготовлены свежие лошади. С Божию помощью я смогу сохранить печальную весть в тайне ещё несколько часов.
— И вы думаете, что я её вот так оставлю здесь. Стыдитесь, Жан Майори!
— Вас не допустили бы на похороны, даже если
Странно, но он повторил собственные слова Маргариты, сказанные мужу, когда он носил траур по матери: «К чему это мёртвым?»
— Если я должен ехать, поедем со мной, брат Жан, — просил он.
— Может быть, позже. Сейчас я буду вам более полезен здесь.
В ту ночь, наверное, самую страшную в его жизни, оставляя смерть за плечами, Людовик выехал из Парижа. Анри Леклерк снял свой артиллерийский плащ и облачился в менее заметную одежду. Что же до наряда Людовика, то он всегда одевался просто, если не сказать бедно. Кроме того, его цирюльник уже несколько дней не появлялся, опасаясь заразы, и лицо дофина успело покрыться грубой крестьянской щетиной.
Долгое время они ехали молча. Наконец, Анри решился потревожить Людовика в его немом горе и сказал:
— Монсеньор мудро поступил, сняв изображение святых со своей шляпы.
— Мудро? Снял их? Он говорит, я снял их! Клянусь Богом, я сорвал их и втоптал в грязь! — закричал он и разрыдался.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава 22
Дофине, как и Верхний Арманьяк, по большей части скалистая возвышенность. Местные крестьяне говорили, что даже в холодные зимние дни, когда небо безоблачно, а воздух кристально чист и неподвижен, когда стоит такая тишина, что стук копыт горных коз слышен за полмили, вода в тихих, маленьких горных озёрах не замерзает. Быстрые потоки могут покрываться льдом, водопады застывать, словно ледяные шторы, но маленькие горные озёра никогда не замерзают, будто вода в них какая-то особенная. Но стоит бросить в такое озеро небольшой камешек или даже просто коснуться поверхности воды пальцем, как произойдёт необъяснимое: прямо на глазах, ещё до того, как успокоятся круги на воде, оно превратится в огромную глыбу льда.
Нечто подобное должно было произойти, думал брат Жан Майори, с приездом принца в Дофине. Европа следила за тем, что происходило с опальным французским принцем, и считала, что изгнание будет означать его конец. Если он попытается возглавить мелкое дворянство Дофине, его, пожалуй, убьют, если не попытается — его станут презирать и предадут забвению, как ничтожество, такое же, как его отец, но не имеющее, в отличие от отца, совета, который мог бы поддержать и спасти его.
Но ничего подобного не произошло. После приезда Людовика провинция консолидировалась, преобразилась, словно одно из этих таинственных горных озёр от брошенного камня, и стала одной из самых сильных, самых автократичных, но в то же время, по мнению большинства, за малым исключением, одной из наиболее умело управляемых в Европе. Как ему удалось так быстро установить там твёрдую власть, оставалось загадкой для членов совета Карла, который вот уже много лет безуспешно пытался сделать во Франции то же самое, что Людовику удалось так быстро сделать в Дофине. Было известно лишь, что уже через три дня после прибытия дофина в Гренобль — столицу провинции — народ приветствовал его на улицах.
Не успело дворянство опомниться, как Людовик издал указ о смещении их предводителя, наместника. Наместник отправился, как торжественно заверил своих подданных Людовик, в паломничество, чтобы замолить свой грех — слишком уж свободно запускал он руку в государственные
«Он схватился с великаном, — размышлял брат Жан, — этому я его никогда не учил. Я учил его в первую очередь думать об обездоленных, во всяком случае, пытался».
Однако брат Жан вспомнил, что Давид тоже сражался с великаном, один, перед лицом толпы, и, когда Голиаф пал, филистимляне бежали с поля боя и сражение было выиграно.
Брат Жан не был воином. Его интересы лежали в области геологии и гуманитарных наук. Он и понятия не имел, что это и есть классическая военная стратегия: сначала атаковать сильнейшего врага, а когда он повержен, более слабые теряют мужество и сдаются без боя. Но брат Жан очень хорошо знал образ мыслей дофина и помнил о том, что Анри Леклерк последовал за ним в изгнание. Так что скорей всего эту стремительную победу можно объяснить отчаянным решением Людовика сыграть ва-банк, не думая о том, выиграет он или проиграет, а также тонким советом опытного и практичного Анри. Брат Жан уповал лишь на то, что сердце дофина не превратилось в такую же ледяную глыбу, в какую превращались озёра его провинции. А это могло произойти.
Была одна из тех прозрачных, ясных ночей, которыми славится Дофине, когда горы Гран Шартрез со склонами, покрытыми заснеженными и искрящимися на солнце сугробами, поразительно напоминают какую-нибудь северную страну, когда небольшая кавалькада свернула в ущелье. Трудно было себе представить, что всего один день пути на юг отделяет их от цветущих оливковых деревьев, а ещё один день — от Прованса и тёплых голубых вод Средиземного моря.
Чёрная тень стервятника скользнула по бледному лику полной луны. Крестьянин-проводник остановился как вкопанный и насторожился, к чему-то прислушиваясь. Брату Жану показалось, что он чем-то напуган. Но вскоре тревогу на его лице сменила улыбка.
— Она не закричала, — радостно сказал он, — значит, всё в порядке. Никто из нас не умрёт.
Человек, закутанный в плотный плащ с надвинутым на глаза монашеским капюшоном, ехавший рядом с братом Жаном, поднял голову и спросил женским голосом:
— Кто не закричал?
— Мелузина, сударыня. Сегодня суббота.
— Всему миру известно, — серьёзно проговорил брат Жан, прикрывая рукой улыбку, — что Мелузина — фея-покровительница этих мест — превращается в змею каждую субботу.
— Только нижняя половина туловища у неё змеиная, преподобный отец, — поправил крестьянин, — только нижняя. А когда она кричит, это значит, что смерть близко.
— А что же происходит с верхней половиной? — весело поинтересовалась женщина.
— Не смейтесь над ними, сударыня, — прошептал брат Жан. — Здесь очень серьёзно относятся к подобным вещам, — и добавил: — Как, боюсь, и везде, все невежественные люди.
Он подумал, что Людовик, чьи поразительная интуиция и способность отгадывать чужие секреты иногда расценивались как колдовство даже на более искушённом севере, здесь, на юге, где люди были менее образованы, может прослыть королём колдунов. Здесь, закрывшись своими горами от столбовых путей истории, замкнутые в своём кругу люди дольше хранили свои древние легенды, жили по старинке, в их говоре всё ещё слышалась мягкость речи провансальских трубадуров, они легко откликались смехом на шутку, легко плакали, грамотность была им неизвестна, а их медицинские знания ужасали примитивностью. Брата Жана беспокоило здоровье Людовика. Даже слухи не просачивались отсюда во внешний мир. Возможно, у Людовика и не было приступов за те пять лет, что он жил в изгнании. Возможно, смерть Маргариты потрясла его и сняла внутреннее напряжение, которое вызывало приступы падучей.