Коронованный наемник

Serpent

Леголасу не терпелось сбросить оковы досадного бессилия, а потому спорить с Леннартом он не стал. К тому же, положа руку на сердце, после нехитрого завтрака в голове заметно прояснилось.

Сумрачный Вигге подвел лихолесца к массивной грубой двери и протянул ему ключ:

– Вот, милорд. Удачи вам. Если найдете, как командиру помочь – благослови вас Эру.

Рыцарь отводил глаза, хмурился, теребил короткую щетинистую бороду, и Леголас невольно подумал, что за тучи густятся над загорелым лбом? Тревога за Йолафа? Неловкость перед избитым «перевертышем», которого сегодня приходится называть «милорд»? Или Вигге попросту не по душе, что лихолесец станет рыться в личных вещах командира?

Однако сейчас этот вопрос был несущественен.

– Благодарю, – коротко отсек эльф, принимая из рук рыцаря ключ.

…В

уже знакомой Леголасу тесной комнате царил неизменный сырой холод. Лихолесец не стал тратить время на хлопоты с очагом, лишь зажег два факела, ярко осветивших непритязательное жилище. С виду здесь нельзя было спрятать и пары перчаток. Но Леголас уже знал, что Йолаф осторожен и предусмотрителен. Неужели у него нет секретов, укрытых от чужих глаз? Что ж, попытаемся…

Час спустя Леголас задумчиво сел на обрубок ствола, заменяющий стул, и медленно оглядел келью. Оружие, опять оружие, снова оружие… Несколько рубашек, части доспехов, неожиданные книги. Однако, это убежище главаря бунтарей. Здесь не может не быть тайника…

Следующие два часа Леголас методично простукивал камни пола и стен. Кто бы подумал, что в такой тесной келейке это окажется столь кропотливым занятием? Но все оказалось безуспешно, твердая порода отзывалась глухим равнодушным звуком.

Снова задумчиво оглядев комнату, Леголас заглянул в очаг. Утопив ладони в выстывших головешках, посмотрел вверх, в скупо сереющий далеким отблеском света зев дымохода. Маловероятно, но… Погодите, а почему дымоход частично перегорожен крупным и криво поставленным камнем? Нет, прочие тоже были порядком бесформенны, в этом углу не сыскать было настоящих строительных инструментов, но этот, находящийся выше человеческого роста, явно мешал проходу дыма. В день знакомства с Йолафом молодой солдат Сет упоминал, что тяга дурна, а потому большого огня не развести. Что мешало ренегату выбрать другой камень, поменьше?

Не раздумывая, Леголас влез в очаг, стараясь не вдыхать заклубившийся вокруг сапог пепел. Медленно выпрямился в полный рост, приподнимаясь на мыски, и ощупал булыжник сверху. Нет, на камне ничего не стояло… Моргот. Неужели это просто небрежность? В размышлениях, Леголас потерял бдительность, неосторожно вдохнул полной грудью и громко чихнул, оскальзываясь на головешках в очаге. Удерживая равновесие, машинально ухватился за выступающий камень… и тот заметно качнулся под рукой.

– Ах ты, мелькорова плешь! – сквозь чихание пробормотал лихолесец и крепко ухватил булыжник обеими руками. Как же он сразу не подумал, это не подставка, а всего лишь импровизированная дверца. «Орки всегда были туповаты», – неожиданно для самого себя, без всякой горечи усмехнулся он, вынимая камень и осторожно кладя на слой пепла. За камнем была глубокая ниша в монолитной скале, и в ней руки сразу нащупали края массивного ларца.

Выбравшись из камина, Леголас еще два или три раза оглушительно чихнул, отирая с лица золу, и победно осмотрел свой трофей. Это был прочный и ладный металлический сундучок, на крышке виднелась гравировка «Аксель». Потрогав запертый замок, Леголас секунду поколебался.

– Прости, друг, – негромко проговорил он и без затей сбил замок рукоятью оставленного на столе меча.

Ларец был полон бумаг. На самом верху лежала сложенная карта Ирин-Таура, великолепно исполненная и очень подробная. Плачущая Хельга была нанесена на нее пером и чернилами уже под новым названием, а значит, нанес ее сам Йолаф. Под картой, завернутая в кусок дубленой кожи, обнаружилась миниатюра размером с ладонь, изображающая нежное девичье лицо в обрамлении темных кудрей. Вероятно, это и была несчастная Эрсилия… Леголас долго не мог оторвать взгляда от ласковых глаз и мягкого изгиба губ, трепетно переданных художником, а перед внутренним взором стоял темнеющий лес и мчащееся из него ужасное существо. Эру, чем это светлое дитя заслужило столь страшную кару?..

Решительно завернув портрет обратно в кожаный покров, Леголас снова занялся ларцом. Там были несколько писем, адресованных Йолафу и помеченных вензелем «Э», и лихолесец не посмел тронуть их. Там же нашлись еще какие-то карты и планы, торопливой, но умелой рукой набросанные пером на пожелтевших листках. Было там и его собственное письмо, так бесконечно давно оставленное им в лесу на древке стрелы. Но дно

ларца приближалось, на столе росла стопа бумаг, а ничего полезного Леголас пока не нашел. Вот новая карта, большая и тщательно вычерченная. Это был план подземного лабиринта, и Леголас вскоре понял, что это и есть убежище мятежников. Подумать только, как огромен этот лабиринт… Лихолесец вскоре нашел границы известной ему части подземелья – проходы в другие его участки во многих местах были закрыты глухими дверьми, несколько проходов были завалены, некоторые же отрезаны пропастями, перечеркнутыми тонкими штрихами подвесных мостов. Так, оказывается, убежище мятежников – почти что крепость. В лабиринте было две подземные реки и озеро, а значит, оставить его обитателей без питьевой воды враг бы не смог. На карте были обозначены двенадцать складов, вероятно, с запасами продовольствия и боеприпасами. Один же такой каземат был обведен чернильным кольцом и коротко обозначен: «орки». Йолаф говорил, что у него все готово для свержения предполагаемых захватчиков. Вероятно, там хранятся Бервировы кристаллы. Похоже, карту стоило изучить подробней. Леголас отложил ее на другой край стола. На дне оставалось всего два документа. Один, совсем пожелтевший, содержал сведения о том, что некий рыцарь Аксель, сын Глена, оставляет единственному сыну своему Йолафу в наследство фамильный меч, именуемый «Справедливый», дочери же, Камрин – трофейные драгоценности, и строго-настрого велит им всегда держаться друг друга и никогда не допускать раздора. Завещание… Что ж, похоже, брат и сестра не забыли завет отца.

Бережно отложив документ в общую стопу, уже без особой надежды Леголас вынул из ларца последний и развернул. Это снова было письмо. Он сразу узнал этот совсем недавно виденный им почерк. Но на сей раз письмо было писано вовсе не тем кратким деловым тоном, каким повествовалось о «восемнадцати оленях». Буквы неслись по строкам, спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, кляксами расползаясь по бумаге.

«Лэф, сумасшедший! Оставь свою идиотскую затею, не смей соваться к хижине! Ты же знаешь Сармагата, он подчас милосерднее самого Эру, но в гневе сущий демон. Весь твой план может закончиться, не начавшись. Мало попасть к Сармагату в логово. Чтобы что-то там найти нужно, как минимум таскать ноги, а тебя могут попросту забить насмерть раньше, чем ты сможешь что-то предпринять. Не рискуй, затаись неподалеку, чтоб прикрыть нас в случае чего. Главное, чтоб мерзавец-Эрвиг не успел вызвать подмогу. Я сама разберусь с ним и выведу принца из этого гиблого угла. Т. я просить о помощи не могу, он не пойдет против хозяина.

Ну, а с нашим планом мы сделаем проще. В следующий раз, как я поеду к Сармагату, попросту прострели мне бок, чтоб крови поболе. А дальше доверься мне.

И не смей показываться у хижины!

Люблю тебя, олух. К.»

Сарн досадливо поморщился, вытягивая ноги к камину и откидываясь на жесткую спинку кресла. Что за бесконечный день… Рывком развязал ремни камзола, протиснул пальцы под тунику и сжал плечо, уже несколько часов заходившееся болью. Морготова ключица срослась еще осенью, но до сих пор лучше любых примет предсказывала непогоду. Снова будет снегопад… И тяжелые тучи заволокут едва расчистившееся небо, и ветер опять примется гонять по городу золу и сор. Эру, как же хочется домой… Мать давно привыкла к его службе и частым отлучкам, и он редко всерьез вспоминает о том, какими долгими они должны казаться ей. Однако он-то жив и здоров… А король даже не знает, что за несчастье настигло его единственного наследника.

Последнее слово вдруг едко отозвалось внутри. «Наследник». Это безликое понятие делало мучительную болезнь Леголаса подобием государственной неурядицы… Принц часто сетовал другу на то, что отец без умолку талдычит ему о долге наследника перед королевством и, в сущности, мало интересуется его собственной жизнью и чувствами. Сарн пылко сопереживал и возмущался, давая Леголасу до самого дна вычерпать бочонок мелких обид, но в глубине души оба знали, что принц едва ли вкладывает в свои обличительные речи настоящее негодование. Десятник никогда не признался бы в этом вслух, но сам он не раз примечал, как на праздничных пирах или военных построениях государь задерживает на сыне взгляд, на несколько мгновений наливающийся самой обычной и совсем не королевской отеческой любовью.