Коронованный наемник
Шрифт:
– Я счастливчик, князь. Я не обременен ни короной, ни сонмом блистательных родственников, ни репутацией династии. У меня всего-то гордости, что меч, кираса, да право быть тем, кто я есть, и говорить то, что вздумается. А посему я охотно добавил бы еще немало занятного, да недосуг. Благоволи… те пожаловать в свои покои… милорд.
Иниваэль вырвал локоть из пальцев лихолесца, тяжело дыша и привычным жестом нервно комкая на груди плащ:
– Я уйду… И буду смотреть из окна, как гибнет мой город… Предательство, измена, трусость и подлость… Вот стражи, что теперь стоят у врат…
Князь задышал чаще, на лбу вздулись вены, но Сарн отрезал:
– Вы недурной поэт, ваше сиятельство. Самое
С этими словами, лихолесец развернулся и стремительно пошел по галерее прочь, настороженно ожидая хлопка двери, но уже не видя, как Иниваэль тяжело привалился к стене, а по землистому лицу градом текут слезы…
…Этот день был издевательски короток. Сарну казалось, что солнце так и не взошло, уныло прячась в серой мешанине облаков, когда воздух уже начал наливаться ранними зимними сумерками. Город был не готов… О нет, могучие бартизаны стен грозно топорщились стрелометными орудиями и катапультами, ворота были укреплены, все боеспособное население города, включая изъявивших желание женщин, вооружилось, на дозорных площадках наружного частокола высились вязанки дров, смола жирно поблескивала в бочках, бессонные часовые вглядывались в по-прежнему тихую, незаметно спустившуюся ночь.
Но Сарн чувствовал – город не готов. Эти люди не знали войн. Они не привыкли бояться орков, самонадеянно считая, что те боятся их куда сильней. И сейчас этот битком набитый мирным людом город, затерянный среди бескрайних лесов северного Средиземья, замер в тревожном, молчаливом ожидании неведомой, и оттого особенно грозной опасности.
Детей, стариков и прочих уязвимых обитателей Тон-Гарта завтра собирались укрыть в лабиринте Бервировых пещер, и эта предосторожность особенно настойчиво напоминала, что речь уже не шла о защите от разгула разбойников и нападений Рабов Слез. Это была настоящая война…
В те первые дни крестьяне, придя в Тон-Гарт из оставленных фортов, вели себя, словно увенчанные славой ветераны. Они с неторопливой сдержанностью рассказывали об орочьих атаках и стычках с разбойниками, нещадно приукрашивая и добавляя драматической мишуры. Они гордо демонстрировали восхищенным женам и онемевшим от восторга детям перенятые от эльфов приемы фехтования. Они вели себя друг с другом уже не как старые знакомцы из соседних деревень, вместе пившие эль на весенних ярмарках. Они держались, будто однополчане, плечом к плечу прошедшие кровопролитные бои. И им казалось, что все дурное уже позади, что рядом с семьями, под защитой этих старинных надежных стен им не страшен никакой враг. А сегодня они с трепетом были допущены в княжеские оружейные склады. Сегодня каждый заржавленный меч и арбалет со скрипящей ложей были вынуты из запасников, а каждый юнец старше четырнадцати лет стал солдатом.
Не подумайте о них пренебрежительно. Это уже не была толпа неотесанных сельских работяг, любому мечу предпочитавших вилы и дубинку. Теперь это были воины, пусть даже движения, какими они выхватывали клинок, были лишены отточенного изящества мастеров. Эти люди больше не боялись наступления завтрашнего дня. Но сегодня, когда за их спинами были укрыты их собственные дети, а заснеженный тихий лес готовился извергнуть армию беспощадных врагов, многие из них снова ощущали эту отупляющую злость на непонятно чью несправедливость, меньше, чем за год сгубившую их прежний простой и надежный мир.
Сарн не покидал свое неопытное войско до самой ночи, за хлопотами и указаниями незаметно вслушиваясь в разговоры и стараясь понять настроение ирин-таурцев.
Уже расставлены были караулы, уже город погружался в тишину и темень, когда эльф вернулся в замок. Вышел на открытую галерею, соединяющую донжон с одной из башен, и невольно остановился, вдруг осознав,
Рингар настойчиво звал его поужинать с остальными лихолесцами, Элемир, кажется, даже обиделся. Глупо, раньше он любил компанию, разговоры за полночь за кружкой, песни и шутливые пикировки. А теперь отговаривается множеством дел, отводя глаза, в которых, наверняка, отчетливо теплится неловкость за эту холодность, что так легко может сойти за высокомерие новоиспеченного и уже зазнавшегося командира. Но отчего-то Сарну трудно было в эти дни с соратниками. Ответственность за город, тревога за Леголаса и еще множество обременявших его вопросов и забот не оставляли в душе места для обычных радостей. Дни проходили в комендантских хлопотах, ночи – в раздумьях. Сарн давно не помнил, когда последний раз спал всю ночь до самого утра. Часто он так и не ложился в постель, попросту задремывая в кресле, просыпаясь и снова забываясь коротким сном.
…Он успел снова погрузиться в какие-то мысли, умиротворенный этой студеной ночной тишиной, когда сзади прошелестел плащ, и рядом на парапет легли узкие ладони в перчатках.
– Вам не спится, миледи? – мягко и чуть рассеянно проговорил он.
– Простите, Сарн, – княжна откашлялась, машинально рисуя что-то на снежном покрове парапета, – я увидела, что вы еще не отправились почивать. Мне необходимо серьезно поговорить с вами.
Лихолесец повернулся к Эрсилии. В темноте, рассеянной двумя настенными факелами, ее осунувшееся лицо казалось еще бледнее, четче проступили скулы, глаза смотрели требовательно, но на дне их теплился страх.
– Вы сегодня видели отвратительную сцену… И слышали нечто… двусмысленное. Я хочу объяснить. Прошу, выслушайте меня.
Сарн слегка склонил голову:
– Ваш батюшка был нетрезв и находился не в самом ясном рассудке.
– Прекратите! – Эрсилия резко провела руками по парапету, и целый каскад снега бесшумно обрушился в темноту, – довольно вашей галантной обходительности. Вы эльф… Вы все слышите, все подмечаете, не отрицайте. Вы все слышали и сегодня, и я знаю, сделали выводы. Но вы ошибаетесь. Я не знаю, что именно вы заключили для себя, но правда столь уродлива, что вы едва ли вообразите ее себе сами. И я хочу, чтоб вы знали… Именно вы. Все катится к Морготу, каждый день мне все страшнее, и я боюсь не устоять, не справиться… А я должна. Я обязана выстоять. Это мой долг перед… Словом… – княжна запнулась, сжимая кулаки, и Сарну показалось, что в девушке сейчас лопнет какая-то тугая струна, на которой зиждется все ее самообладание. Он протянул руку и крепко сжал ладонь Эрсилии.
– Успокойтесь, – проговорил он, – и расскажите все по порядку. Вы не дочь Иниваэля – это я уже понял. Особенно учитывая, что теперь мне ясно, кто избивает вас, а вы его выгораживаете. Так просто расскажите мне, кто вы. И будьте честны. Тогда я сумею вам помочь.
Девушка молча посмотрела в карие глаза, казавшиеся сейчас совсем черными. А потом рвано вздохнула, и Сарн понял, что мучительно натянутая струна ослабла.
– Спасибо, – прошептала она, запнулась, а потом набрала воздуха, – дело в том, что я…
… Она говорила и говорила, сначала сбивчиво и путано, а потом все глаже и уверенней, только какой-то нерв мерно вздрагивал на шее, выдавая волнение. Сорок минут спустя Камрин умолкла, прикусывая обветренные от холода губы. На некоторое время повисла тишина, и княжна ровно и бесцветно добавила:
– Не молчите, Сарн. Не нужно выбирать слов, поверьте, я знаю массу выражений солдатского обихода, как людского, так и орочьего. Говорите, что угодно, только ради Валар, не молчите.
Сарн облокотился о парапет и внимательно поглядел Камрин в глаза: