Коронованный наемник
Шрифт:
… Да, он отлучился всего на час. На тот самый час, важнее которого не было… И сейчас рука до ломоты стискивала дверное кольцо, и дыхание пойманной птицей мелко трепетало в самом горле, и что-то наверняка нужно было сказать. Но король продолжал молча смотреть на сына, ощущая, как в груди расширяется что-то горячее, бестолковое и непокорное, совершенно незнакомое ему, всегда умевшему дать имя любому своему чувству и надеть на него прочную узду.
А Леголас не отводил взгляда от отца, неловко держа на весу руки, которые так и забыл опустить. Его лицо, утратившее сумрачное выражение холодной
– Батюшка… – пробормотал он вполголоса, а потом шагнул к королю и порывисто сжал в объятиях. Он терпеть не мог этого ребяческого слова и не употреблял его с тех пор, когда, совсем мальчишкой, впервые надел старинную корону наследных принцев Лихолесья. А сейчас оно само сорвалось с уст, и Леголас обнимал отца, впервые за тысячи лет не ощущая ни тени неловкости или принуждения. Пожалуй, только в этот миг он до конца поверил, что вчерашний день канул, унося с собой свою черную бездну.
Разомкнув руки, Леголас отпрянул назад, переводя дыхание. Что-то заговорил, будто продолжая когда-то начатую фразу, сбивчиво и прерывисто. И вдруг осекся:
– Отец… отец, ну что же ты…
– Отстань, – глухо проворчал Трандуил, отворачиваясь и утирая глаза рукавом. Балрогово серебряное шитье мерзко царапало лицо, а слезы лились и лились по щекам, равнодушные к усилиям короля прекратить непотребство. Наконец эльф снова обернулся к сыну и охватил за плечи:
– Прости, Леголас, я все не приду в себя. Все никак не поверю, что ты не грезишься мне после всех этих мытарств. Ты был в беспамятстве почти три дня, порой мне казалось, что я не слышу твоего дыхания. Я совсем разуверился в справедливости Единого за эти проклятые дни.
Принц улыбнулся все так же растерянно и оглушенно:
– Пустяки, отец. Я сам все еще в любой миг готов проснуться. Тело словно не мое, каждая кость болит, будто меня сапогами отходили. И не пойму, где настоящая боль, а где поддельная.
Он покачал головой, поднимая правую руку:
– Вот здесь запястье горит, как когтями разодранное, а на деле…
Леголас вдруг оборвал фразу, не договорив, и улыбка медленно погасла на его лице. Стоило чуть улечься первому радостному потрясению, как мысли начали проясняться, заметавшись, будто выпущенные из корзины мыши. Хлестким ударом пришло осознание, что за пределами кельи, сейчас переполненной волнами ослепляющей эйфории, существует весь прочий мир, и именно какому-то из даров этого мира он, Леголас, обязан бушующим в нем счастьем…
– Отец, – принц вскинул глаза на Трандуила, уже почти овладевшего обуревавшим его накалом чувств, – у нас будет еще время вознести хвалу Единому. А сейчас расскажи мне, что произошло, или я так и не отрезвею. Ты говоришь, я был исцелен уже три дня назад. Но я почти ничего не помню, голова полна каких-то обрывков, осколков, черепков, и они кажутся мне совершенно настоящими, хотя не могут быть правдой.
Леголас умолк, провел рукой по кровоподтеку на челюсти, коснулся ноющего затылка, словно пытаясь привязать этой вполне реальной болью свои смутные воспоминания к действительности.
– Так что же, это и был тот самый обряд? – пробормотал он, – я не стыжусь сказать – там, в этих обрывках,
Король тяжело вздохнул и потер лоб:
– Да, Леголас, тебя исцелил Сарн, – отсек он сумрачно и твердо.
Владевшее принцем радостное волнение разом сошло на нет, сменяясь поднявшимся откуда-то изнутри леденящим предчувствием.
– И что же? – отрывисто спросил он, – отец, не мучай меня, не подбирай слов! Я достаточно вынес, не надо пытать меня этими стараниями меня же защитить! Просто скажи, где мой друг? Он… он мертв? Эру, отец, я отказался от твоей помощи, чтоб не подвергнуть тебя опасности, но моя проклятая шкура все равно стоила жизни тому, кто мне дорог?!
Голос Леголаса срывался, вновь рокоча недавними орочьими нотами, но на сей раз в них звучала не злоба, а безграничное отчаяние. Трандуил вскинул ладонь, удерживая сына за плечо:
– Погоди, остынь, – негромко, но властно оборвал он Леголаса, – Сарн жив. Но он все еще без сознания.
Принц нетерпеливо подался вперед:
– Я сам провалялся колодой три дня, но справно стою на ногах. Говоря же о Сарне, ты хмуришься и отводишь глаза. Ты что-то недоговариваешь, отец!
Трандуил крепче сжал плечо сына и подтолкнул его к креслу:
– Сядь, я расскажу тебе, что произошло. Мне стыдно признаться, но я так тревожился эти дни о тебе, что едва дважды заглянул к Сарну. А ведь во всем Лихолесье нет эльфа, которому я был бы обязан больше, чем ему.
Леголас покорно опустился в кресло, стискивая ноющие пальцы и унимая сердечный бой. Король неудобно примостился на краю стола и начал:
– Сарн не хотел, чтоб ты знал о его роли в твоем исцелении, сын, и даже специально просил меня об этом. Но ты не должен был помнить обряда, Прощенные обычно никогда его не помнят. Однако в неизвестный мне момент и по столь же неизвестной причине ритуал сошел с предполагаемого пути, и вероятно именно поэтому в твоем сознании и сохранились некоторые его части. Все началось в день твоего побега…
Плачущей Хельги они достигли только после восхода луны. Трандуил, погруженный в мрачное оцепенение, молча гнал коня. Еще вчера ему казалось, что Валар настойчиво и изобретательно преследуют его самого и его сына, словно карая за какие-то проступки. Но если за собою он беспристрастно насчитал бы не один десяток грехов, то несчастья, одно за другим рушащиеся на Леголаса, вызывали у него отчаянное и злое желание исступленно орать проклятья в глухое равнодушное небо, с одинаковым бесстрастием сыплющее на землю и снежные хлопья, и горькие беды. А сейчас им овладело усталое и опустошенное смирение. Он уже не знал, чему и как ему надлежит противостоять. Похоже, оставалось положиться на решение тех самых безжалостных небес, которые легко проклинать в пылу борьбы, но к которым все равно бросаешься с мольбами, когда собственные силы на исходе.