Коронованный наемник
Шрифт:
– Леголас, – пробормотал эльф, и голос странным клочковатым эхом рассеялся в тумане, – Леголас! – крикнул десятник и бросился следом за уходящим другом. Он несся, все ускоряя бег, рвался сквозь серую мглу, а неспешно шагавшая фигура впереди оставалась все на том же расстоянии. Сарну казалось, что он мчится внутри стеклянной бутылки. Он слышал свое дыхание и топот своих сапог, а прочий мир, будто отделенный толстым прозрачным барьером, оставался нем и безучастен. Но отчего-то эльф знал – он непременно настигнет друга, и настойчиво стремился вперед. Еще несколько… секунд? Минут? Шагов? Или каких-то вовсе неведомых мер
– Брат, – прошептал Сарн.
Леголас был прежним. Совсем прежним, таким, каким друг знал его многие века, словно не было этих страшных месяцев, и проклятие Прародителя зла никогда не касалось принца. Усталое лицо было бледно, а в глазах все ярче тлело недоверие, замешанное на какой-то умоляющей радости, словно принц боялся, что друг вот-вот исчезнет, как случайно посетившее его сновидение.
– Сарн, – отрывисто обронил Леголас и рванулся вперед, стискивая друга в объятиях, – я ждал тебя. Я знал, что ты не бросишь меня в несчастье. Я был уверен, что ты придешь за мной, брат… И ты не подвел меня. Ты никогда меня не подводил.
А лихолесец чувствовал, как его заполняет изнутри оглушающее, отупляющее облегчение. Словно дурной сон вдруг оборвался дальней петушиной трелью, словно вдруг встал на место вывихнутый сустав, изнурявший болью долгие дни похода. Что за бессмысленные тревоги… К чему было измышлять какие-то жутковатые, отдающие темной ворожбой затеи? Разве это впервые? Разве внове им противостоять общему врагу? Они с Леголасом делали это сотни раз. Встать спина к спине, поднять оружие… а там Эру велик.
А друг все так же сжимал его в объятиях, отчаянно, почти судорожно… и Сарн сквозь пелену эйфории этой почти нечаянной встречи неожиданно ощутил, как со дна души едкой пеной поднимается странное чувство. Что-то было не так в этом эльфе, таком близком и все равно неуловимо другом… Плечи принца были тверды и холодны, будто отлиты из металла, в голосе звучала какая-то незнакомая надрывная нота. Он мягко разомкнул руки и отстранился:
– Не лги мне, – негромко и твердо сказал он, – я не знаю, кто ты, но ты не Леголас.
Принц, все еще что-то лихорадочно бормотавший, осекся, словно от пощечины. Глаза растерянно скользнули по лицу Сарна. Леголас шагнул назад и до боли привычным десятнику жестом потер лоб.
– Сарн, брат, – голос принца дрогнул, – почему ты так говоришь? Не надо так, прошу тебя… Не отталкивай меня только потому, что я не такой, каким ты знал меня прежде… Ты не знаешь, через что я прошел. Одиночество… Боль… Страх… Я ни балрога не понимал раньше в страхе, брат. Отвага, стойкость, мужество – это все чушь. Есть такой страх, который стоит вне всей этой высокопарной галиматьи.
Он вскинул на Сарна отчаянный взгляд:
– Пойдем со мной… Я расскажу тебе, и ты непременно поймешь. И ты увидишь, что я все тот же, хотя мне пришлось нелегко. Пойдем. Ты не можешь просто бросить меня и уйти, слишком много ты сделал, чтоб меня разыскать. Меня все предали, все отвернулись от меня, но не ты, я знаю! Все эти месяцы я знал, что, как бы ни хлестала меня судьба, у меня всегда остаешься ты… Сарн… Ты же не отшвырнешь меня
Десятник прикусил губу, грудь душно сдавило тягостное ощущение, что он жесток и неправ… Но он все же покачал головой:
– Нет, брат. В тебе сейчас говорит кто-то другой. Я слишком хорошо знаю Леголаса. Этот идиот обрек себя на все муки мира, чтоб оградить других от своей беды, никого не поставить под удар. Да, он знал, что я не брошу его. И потому оттолкнул меня сам. Я за тобой не пойду. К балрогам это мерзкое место, мне тут не нравится. Погляди на себя, ты бледен, будто неделю валялся в лихорадке. Уйдем отсюда. Просто идем, и ты вспомнишь, кто ты на самом деле. Надо выбираться из этой дыры. Тебя заждались дома.
Леголас долго молчал. А потом поднял на Сарна взгляд, жесткий и пристальный:
– Нет, – отрезал он холодным и категоричным тоном, – я не вернусь туда. Ты слеп, друг мой. Ты не ведаешь, в какой паутине лжи и лицемерия живет наша глупая сентиментальная раса. Я не хочу больше этой судьбы. Я хочу силы, свободы и права выбора. И ты поймешь меня, если хоть на миг снимешь эти тысячелетние шоры с глаз и посмотришь в лицо правде. Иди за мной, Сарн. И ты тоже не захочешь вернуться туда. Ты останешься со мной, и мы снова будем вместе, всегда, как было прежде. Мы снова будем братьями, одной целой, несокрушимой, неколебимой силой. Весь мир будет принадлежать нам.
Сарн молчал, глядя в глаза Леголаса. А тот рванулся к нему и сжал руку друга холодными пальцами:
– Ты смотришь на меня, как на чудовище, – горячо заговорил он, а в голосе отчетливо прорезалась мольба, – но Сарн… Это не так. Если бы я мог объяснить тебе, как сильно я о тебе горевал, как мне недоставало тебя, брат!
Ледяные, как мрамор, пальцы сдавливали руку, хрипловатый смятенный голос что-то торопливо говорил, но Сарн уже понял. Вот, как орк пытается зазвать за собой целителя. Леголас знает его, знает наперечет его слабости и желания. И, словно искусный музыкант, дергает эти струны то посулами ратных побед, то упреками в измене их многовековой дружбе, то интригующими намеками на нераскрытые тайны бытия. Только орку изменяет выдержка, он спешит и слегка переигрывает. Значит, он боится… Тем лучше. Ну что ж. Сарн тоже не хуже знает уязвимые места друга. Теперь его ход.
Не высвобождая руки из цепкой хватки, десятник спокойно выдержал отчаянный взгляд:
– О тебе тоже многие горюют, брат. Нашего блистательного короля уже не узнать. Его взгляд потух, плечи согнуты, руки потеряли прежнюю силу, а ум – былую гибкость. Ты всегда говорил – отец неуязвим, рухнет мир, а он останется стоять среди руин. Мир короля рухнул, Леголас. Да, он не поверг государя, но похоронил под обломками его бессмертную душу. Долго ли простоит во главе Лихолесья тот, кто пуст, выжжен, убит изнутри?
Леголас отдернул руку, потер пальцы, словно обожженные:
– Замолчи, Сарн. Мы говорим не об этом, – сухо и холодно отрезал он. А десятник посмотрел в серое небо:
– Ты прав. Не будем об этом. Короли не вечны. Трандуил уйдет, но найдутся другие, и кто знает, быть может, лучшие. Перемены бывают отрадны… Сколько можно распевать одни и те же гимны? Пора перековать гербы на воротах замка. Помнишь, как я проиграл тебе спор и ночью выкрасил листья на этих гербах в синий цвет? Я сидел за это под стражей три дня.