Коронованный наемник

Serpent

Эльф резко выдохнул, словно просыпаясь, но поле боя уже исчезло. Полутемный коридор освещал одинокий факел, а перед ним стояла хрупкая фигурка в палевом платье. Нильме…

– Сарн, ты сердишься? Ну прости… – чуть кокетливо, но с отчетливой ноткой вины прошептала она, накручивая на палец длинный шелковистый локон, – я всегда хотела жить в Лотлориэне. Мне так надоели наши чащи… Ты же знаешь, я и на королевскую охоту боюсь выезжать, мне вечно мерещатся всякие опасности. Надо мной даже сестры смеются…

– Только две недели назад ты танцевала со мной весь праздник, – хмурым шепотом ответил кавалерист, – а сегодня оказывается, что ты невеста… Это не слишком честно, Нильме.

– Сарн, – девица улыбнулась, но и улыбка

вышла жалкой, – я виновата, ты прав… Было скверно морочить тебе голову. Но ты… Мне льстило твое внимание… И подруги так завидовали мне, когда после турнира ты положил свой шлем у моих ног. Это был совсем как в книгах… Но потом я встретила… его, и все как-то случилось само собой… Сарн, прости…

Она еще что-то лепетала, уже без всякого кокетства, едва не плача, а эльф вдруг ощутил, как его затапливает необузданный вихрь какой-то чудовищной страсти, требующей немедленного утоления. Ненависть, обида, желание… А голос уже шелестел возле уха:

– Почему ты просто сносишь это? Твои чувства принесли в жертву девичьему тщеславию, а ты сейчас безропотно поклонишься, уйдешь и всю ночь будешь пылать от не перегоревшей нежности и уязвленного самолюбия. Ты выбрал ее, сам выбрал. Так бери, чего же ты стоишь? Но нет, эльфы не таковы. Они сносят пощечины женских ладоней и уходят молча страдать, добавляя новые камни к грузу своих потерь и несчастий. Возьми эту девку, болван. Она сама дразнила тебя, значит – она твоя. А после уже никто не посмеет делать из тебя игрушку. Бери, Сарн. Бери. Она не будет против… Ведь ты ее хочешь, значит, это твое право…

Эльфу показалось, что в коридоре не хватает воздуха. Багровый дым заклубился перед глазами, лишая разума и выпуская на волю незнакомые, неведомые прежде инстинкты. И Сарн рванулся к Нильме, обрушиваясь на ее миниатюрное тело и прижимая ее к полу. Он лишь краем разума отвлеченно осознавал, как срывает с себя камзол, как трещит в его сильных руках палевый муслин девичьего платья, как он жадно впивается губами в податливую плоть, девушка кричит, а нежные руки наперекор этим лицемерным крикам ласкают его обнаженные плечи, и девственное тело бесстыдно и нетерпеливо изгибается ему навстречу…

…Резкая боль ворвалась в затопленный безумием мозг, и Сарн очнулся. Отер кровь с прокушенной губы и встряхнул головой. Что это было? Неужели это был он… И хуже всего, неужели ему это нравилось?..

– Да, тебе это понравилось, – ответил голос, на сей раз совершенно материальный. Сарн огляделся, все еще ощущая, как неистово колотится сердце. На замшелой коряге у края болота сидел Леголас, глядя на друга сумрачно и встревоженно.

– Ну же, брат, постарайся успокоиться. Тебе сейчас страшно, гадко, невыносимо. Но рождение – это всегда боль, кровь, слизь и прочая мерзость. Что говорить о перерождении. Не так легко разрушить бастионы вековых крепостей. Дай себе время. Ты поймешь, какими несчастными, уязвимыми, беспомощными делает нас эльфийская суть. Тысячелетия назад кто-то придумал честь, совесть и прочие звучные слова, чтоб лишить нас права на выбор, заключить в рамки, посадить на цепь. А вдобавок нас прокляли еще и вечной жизнью вкупе с вечной памятью. Мы не можем брать то, что хотим, не можем карать тех, кто слабее нас, как бы страшно они нас не обидели, не можем бестрепетно идти вперед, утратив тех, кого судьба, часто не спросив нас, пихнула нам под локоть, а потом взяла назад. Мы не смеем, не можем, не должны. И все это время мы помним, помним и помним. Мы – раса проклятых, осмеянных болванов, пляшущих на нитках кем-то выдуманных принципов. И как только ты перережешь эти нитки, ты поймешь, что ты не марионетка, которая без них рухнет на пыльную сцену. Ты сильный и свободный, а нити эти лишь впиваются в твою плоть, напоминая тебе о твоем кукловоде и заставляя почитать его Всевышним, Единым и непогрешимым.

Сарн помолчал, унимая сердечный бег. Только сейчас он в полной мере осознал,

что имел в виду Леголас. Он зря мнил себя светлым творением Эру. В нем тоже сидит затаившийся монстр. И быть может, он сидит в каждом эльфе. «Ничто не берется ниоткуда, ничто не уходит в никуда», – наставник нередко говорил эти слова, но Сарн не давал себе труда вникнуть в эту банальную истину. Ты чертовски прав, брат. Честь, совесть и прочие звучные слова – это цепи. Бесценные оковы, благословенные решетки, что держат в своем прочном плену потаенное чудовище.

Он медленно поднял глаза на Леголаса:

– Куда ты поведешь меня, если я пойду с тобой? – спросил он, и лицо друга просветлело. Он указал на болото:

– Совсем недалеко, брат. Только перейти эту дрянь. Здесь неглубоко, разве только сапоги изгваздаем.

Сарн задумчиво посмотрел на трясину. Мертвая, тихая пелена. Ни крика птицы, ни кваканья лягушек. Безжизненная, бестревожная, безучастная… Вот это ему и предлагают… Идти, беспечно марая сапоги, ни о чем не тревожась, ни о ком не помня, живя от желания и до желания. Потому что так проще. Ведь с другой стороны – они. Воспоминания, потери, страхи. И легче отвернуться и ринуться в грязь, чем двинуться им навстречу, глядя в их лица. Почему так? Почему выходит, что жизнь эльфа это сплошная череда похорон и разочарований, а жизнь орка, в которую пытается заманить его Леголас, это лишенный эмоций победный марш по головам, трупам и развалинам?

Сарн еще миг поколебался, а потом шагнул к другу, протягивая ему руку.

– Пойдем, – коротко сказал он.

Леголас вскочил, лицо засветилось радостью, дрогнули губы.

– Спасибо, – прошептал он. Схватил Сарна за руку, как падающий в пропасть хватается за канат… А Сарн резко рванул друга к себе, охватил обеими руками и потащил к замку. Леголас взревел, забившись в хватке друга, а Сарн волок его дальше и дальше, сквозь страшный мертвый лес. Знакомые лица, искаженные гримасами смерти, мелькали по обе стороны, трупы покачивались, потревоженные борющимися эльфами, руки, казалось, пытались цепляться за одежду противников, скрипели ветви. Все ближе и ближе замок, щерящийся провалом парадной двери, слепо глядящий зияющими глазницами окон.

– Нет!!! – Леголас выл и рвался из рук Сарна, – не туда, умоляю!!! Я не могу!!! Оставь меня, брат!!!

Но Сарн неумолимо влек друга вперед, чувствуя, как холодная плоть под камзолом становится теплее, будто оживая. И вот крыльцо, выщербленное, словно ударами требушетных снарядов. И в этот миг, когда из дверей уже повеяло холодом, Леголас отчаянным усилием бросился наземь, увлекая за собой Сарна. Эльфы одновременно грянулись о дребезжащие узорные осколки плит и сцепились в новом поединке. Сейчас Сарн знал, неоспоримо знал, что спасение там, в пугающей черноте разрушенного замка. Именно этот последний порог худшего из страхов отделяет их с Леголасом от выхода из порочного круга. Все прочие они уже прошли, пока дрались там, в мертвом лесу среди тел друзей, любимых, родных. Как он говорил, тот голос? Потери, привязанности, воспоминания… Все, что делает эльфов эльфами, что дает им силу жить и любить, что страданием и мукой выковывает в них неколебимую стойкость… А вот и последний страх, последняя боль, последняя утрата. Смерть королевства, гибель расы, закат эпохи. Перейти этот порог, и ничто более их не остановит…

А Леголас уже не умолял, не грозил. Он шипел, словно дикий кот, глаза сверкали неумолимой ненавистью. Лоб ощетинился шипами, клыки отогнули губы, с пугающей скоростью, словно трещины по сухой земле, зазмеились по лицу борозды. Орк сражался за жизнь, чуял гибель и не собирался щадить врага.

– Ты видел… – рычал он, – ты видел ее там, в лесу… Я знаю, видел…

И Сарн ощутил, как вдруг перехватило дыхание. Да, он видел… Там, на сухом дереве покачивалось тело его матери, пустые карие глаза смотрели с воскового лица, в волосах трепетал сухой лист…