Коронованный наемник

Serpent

Леголас медленно разомкнул глаза: над ним расплывчато угадывался бугристый каменный свод. Несколько секунд принц бессмысленно смотрел на розоватую рябь отблесков камина, пляшущую по потолку, а потом снова опустил веки. Он в своей келье в штабе Сармагата… Только какого Моргота он снова здесь делает? Память отчетливо хранила напряженно-решительный взгляд Камрин, хлопок двери и холод массивного ключа в руке, скучающие лица часовых, кланяющихся девушке и пропускающих его наружу, вьющиеся снежные хлопья, опьяняющий аромат зимнего леса… Дальше клубилась какая-то невнятная мешанина, но главное оставалось очевидным: побег не удался. Что же произошло? Кто помешал ему? Откуда это чувство, словно его проволокло через пороги ледяной горной реки от истока и до самого устья, и теперь на теле нет живого места от ушибов? И тут же сердце тяжело и гулко стукнуло в ребра. Ему что-то снилось в этом беспамятстве…

Какой-то ужасный сон, где были развалины родного замка, сотни мертвых соплеменников в таком же мертвом лесу… В том сне он снова убил отца… Этот кошмар, бывало, снился ему и раньше, когда болезнь только вступала в свои права. И еще там был Сарн… Он просил друга уйти из этого ада за ним в прежнюю, утерянную Леголасом жизнь. Он настаивал, сердился, уговаривал, не желая понять, что Леголасу туда больше нельзя. И принца неистово злило это упорное непонимание, злило так, что лицо друга было до дрожи ненавистно ему, а руки сами собой сжимались в кулаки. А потом случилось что-то совсем невыносимое. Настолько чудовищное, что память отказывалась связывать клочки воспоминаний в целую картину. Что же это было? Грохот и пыль, будто мир рушится ко всем балрогам, под ногами колеблется земля, что-то с треском валится сверху. Холодная сильная рука, сжатая в ладони. И резкая боль от впивающихся в правое запястье когтей…

Это воспоминание было таким ясным и правдоподобным, что Леголас, будто наяву, ощутил отзвук этой боли. Поддавшись бессмысленному порыву, он, превозмогая вязкую слабость, оторвал правую руку от мехового пледа и медленно поднес к глазам… Дыхание сбилось, и сердце заколотилось где-то прямо в горле. Секунды шли, а он все так же неподвижно, неверяще смотрел на свою кисть. Не было больше ни кривых когтей, ни узловатых фаланг. Неяркий свет камина обрисовывал зыбким контуром прежнюю узкую, иссеченную тетивой ладонь, теперь украшенную еще и множеством свежих ссадин. Неряшливо обломанные ногти, легкий след содранного силой перстня на безымянном пальце. А гладкая и невредимая кожа запястья отчего-то горела дорожками острой боли. Так что же это было? Сон? Помрачение? Явь? Или судьба очередной раз глумится над ним, снова изобретя какой-то ловкий и бесчестный трюк? Но у Леголаса не было сил на сомнения. Пусть через минуту его ждало пробуждение, и будущее уже тянуло из рукава новый удар. Но сейчас он снова и снова поворачивал израненную руку перед глазами, рассматривая ее, словно диковинную драгоценность, и безрассудно позволяя себе на миг поверить: он снова эльф… Снова прежний Леголас, которого он готов уже был бестрепетно оставить позади, принимая бремя новой судьбы…

Осторожно, словно стеклянную, Леголас поднял вторую руку и соединил пальцы в почти молитвенном жесте, осязая горячую шероховатость огрубевшей кожи. И это ощущение было столь материальным и прозаическим, что последний флер нереальности исчез, властно и настойчиво убеждая эльфа в подлинности происходящего. Он хрипло и поверхностно задышал, чувствуя горячий ком в груди. Глаза защипало, пальцы онемели, и он знал, что это предел, последний порог его выдержки. И если сейчас это снова окажется мороком, иллюзией надежды, насмешкой помутненного сознания, то к Морготу этот гнусный и лживый мир. Всему есть предел: силе, стойкости, жизнелюбию. Если сейчас затуманенное непрошенными, глупыми, отчаянными слезами зрение прояснится, и его рука вновь ощетинится хищными крючьями, он без раздумий вонзит их себе в шею и доведет до конца то, что уже пытался сделать в каземате Йолафа, мечась в лужах зачарованной воды. Но секунды шли, ничего не меняя, и Леголас медленно приподнялся на локтях, все еще ощущая себя идущим по тончайшему льду, грозящему провалиться и увлечь его из этого мучительно-сладкого сна в холодную бездну действительности.

А мир все так же прочно стоял на прежнем месте, никуда не собираясь исчезать. В очаге уютно и обыденно потрескивали багровые угли, на столе в темноватом пятне пролитой воды стояла глиняная миска, и из нее выглядывал край полотна, каким промывают раны. В углу виднелись его собственные сапоги, заботливо вычищенные и оттого кажущиеся еще более потрепанными и неказистыми.

Леголас спустил ноги со своего ложа и невольно вздрогнул: прикосновение босых ступней к каменным плитам пола вдруг пронзило его чувством уязвимости. Но эльф лишь тверже оперся о холодный гранит и встал, превозмогая ломоту в суставах. Это тело – его собственное, привычное, верно служившее ему столько веков – сейчас казалось чужим. Постоянный, въевшийся в плоть страх, с которым Леголас каждый новый день искал в себе новые перемены, сейчас снова властно сжал сердце. Принц глубоко вдохнул: нужно было постараться успокоиться. Это просто страх… Боязнь нового разочарования,

которых в последние недели судьба отсыпала ему слишком щедрой рукой. Только чего ему бояться? С ним и так уже все случилось, его уже ничем не напугать.

Но все эти правильные и разумные мысли меркли, затопляемые все тем же предательским страхом. И Леголас знал, что преодолеть его можно лишь одним простыми способом: он должен увидеть свое лицо. За эти месяцы он привык ненавидеть любые отражающие поверхности, беспощадно обличающие новые ступени его обращения, но все равно заставлял себя вглядываться в свое отражение в латах, щитах и серебре. Он учился принимать себя орком, знать в лицо самого себя, словно врага, прячущегося в мутном холоде полированного металла и готового поколебать его стойкость своим отвратительным видом. Но сейчас ему было во сто крат страшнее.

Леголас стиснул зубы, чувствуя, как бой сердца все ускоряется, а лоб обжигает выступившая испарина. К Морготу, он сейчас же должен узнать правду. Прекратить эту агонию между малодушным страхом и крепнущей надеждой. Где-то здесь была его походная сума, в ней лежит кираса с тонким стальным нагрудником…

Леголас уже двинулся было в угол, но вдруг замер: на столе, заслоняемый миской, лежал какой-то плоский блестящий предмет. Эльф шагнул к столу. Это было ручное зеркало, редкая в Ирин-Тауре вещица, и Леголас каким-то краем сознания отчего-то сразу понял, что оно было принесено сюда не случайно. Он медленно протянул руку, стиснул холодную серебряную ручку так, что твердая филигрань впилась в ладонь. Вдруг накатила дурнота и заломило виски, но Леголас не стал вникать в причины. Он еще миг поколебался и быстрым твердым движением поднял зеркало…

Из темноватого, покрытого тонкой паутиной мелких трещин овала на него смотрело изможденное лицо много страдавшего Квенди. Синеватые тени лежали вокруг янтарных глаз. Симметричные цепочки ссадин, словно кровавый узор от когтей хищной птицы, пересекали высокий чистый лоб, отмечая места, где недавно щетинились шипы. Четыре ровных надсечки, следы клыков, багровели на гордых губах. Слева на челюсти лиловел припухший кровоподтек от удара. Глубокие борозды на лице, шее и подбородке обратились тонкими линиями подживающих царапин.

Леголас уронил зеркало на стол, закусывая губы и охватывая голову дрожащими ладонями. Он рвался к этой желанной минуте, он алкал ее, как почти несбыточного чуда, он уже почти принял то, что чудо это так и останется недосягаемой горькой мечтой. И вот она настала, грянула, уже нежданная, нечаянная, и Леголас не знал, как объять, как вместить этот несказанный миг счастья. Время замерло в четырех стенах кельи, сгустилось, как застывающая патока, и Леголас стоял, не двигаясь, почти не дыша, все так же сжимая голову руками, словно сдерживая внутри переполнявшее его смятение. Он не услышал торопливых шагов, и резкий звук распахнувшейся двери застал его врасплох. Леголас обернулся, еще не очнувшись от своих грез и растеряно опуская руки. На пороге стоял отец…

… Трандуил понятия не имел, какой сегодня день. Как не имел понятия, где его отряд, какая снаружи погода, и не рухнуло ли небо наземь. Обо всем этом было, кому печься. Для него же мир сжался до узкого ложа, застеленного меховыми пледами, на которых распростерся сын.

Король почти не отходил от него, никого не допуская к заботам о Леголасе, собственноручно промывая раны и ссадины, вперемешку бормоча молитвы и заговорные слова и то и дело замирая, чтоб прислушаться к неровному дыханию. Ему словно казалось, что стоит лишь отвернуться, и новые беды выползут из темных углов кельи, поглощая его едва вновь обретенного сына. Трандуил подолгу сидел у ложа, сжимая израненную руку Леголаса в ладонях и порой что-то совсем уже беззвучно шептал. Он не смыкал глаз и ничего бы не ел, если б не радение бдительного Таргиса, каким-то неведомым манером поспевавшего повсюду.

Время шло, а принц все так же лежал в беспамятстве, и Трандуил то смиренно продолжал свое бдение, то приходил в беспокойство и метался по келье, изнемогая от собственного бессилия что-то немедленно изменить. Сармагат пытался ободрить короля, напоминая, что исцеленные всегда долго не приходят в себя, а сам тоже хмуро шагал по каминному залу, погруженный в тревожное ожидание.

Трандуил отлучился всего на час, совершенно изнемогший от снедавшего его тягостного нетерпения и надеявшийся за обедом отвлечься каким-нибудь малозначащим разговором. Но, сидя за столом у огня, он торопливо поглощал жаркое, почти не замечая вкуса. Сармагат так же молчаливо мял в пальцах салфетку, и, подняв на него глаза, лихолесец увидел в его взгляде отражение собственного напряжения. Странно, но за эти трое суток, едва обмениваясь за день десятком фраз, Трандуил как никогда ясно чувствовал близость прежнего Гвадала…